Любой формально-логический закон можно обратить, путем поворота, в закон формально онтологический. Тогда мы судим: вместо суждений — о положениях дел, вместо членов суждения (например, именных значений) — о предметах, вместо значений предиката — о признаках и т. д. И речь уже не идет об истине, о значимости предложений суждения, но о составе положений дел, о бытии предметов и т. д.

Само собою разумеется, что и феноменологическое содержательное наполнение поворота допускает свое прояснение путем возвращения к содержательному наполнению соответствующих понятий.

Впрочем, формальная онтология выходит очень далеко за пределы сферы таких простых обращений формальных апофантических истин. К ней прирастают обширные дисциплины — путем тех «номинализаций», о каких мы уже говорили прежде. [146] В суждениях во множественном числе множественное выступает как тезис множественности. Путем обращения в имя это множественное число становится предметом «множество», и так возникает основополагающее понятие учения о множествах. В таковом выносят суждения о множествах как предметах, обладающих своеобразными видами свойств, отношений и т. д. Это же значимо и для понятий «отношения», «количественное число» и т. д. — как основополагающих понятий математических дисциплин. Вновь, как и тогда, когда мы говорили о простых учениях о предложении, мы должны сказать, что задача феноменологии — не в том, чтобы развивать эти дисциплины, т. е. не в том, чтобы заниматься математикой, учением о силлогизмах и т. п. Феноменологию интересуют лишь аксиомы и понятийный состав таковых, задающий рубрики для феноменологических анализов.

Сказанное само собою переносится на формальную аксиологию и практику, равно как на те формальные онтологии ценностей (в весьма расширительном смысле), благ, каковые, как теоретические дезидераты, следует присовокупить к первым, — короче говоря, на формальные онтологии всех онтических сфер — коррелятов сознания душевного и волевого.

Конечно, заметно, что понятие «формальной онтологии» в наших рассуждениях расширилось. Ценности, практические предметности, — таковые входят в формальную рубрику «предмет», «вообще нечто». Так что с позиции универсальной аналитической онтологии — это материально определенные предметы, а принадлежные им «формальные» онтологии ценностей и практических предметностей — материальные дисциплины. С другой стороны аналогии, основывающиеся внутри параллелизма тетических родов (верование и, соответственно, модальность верования, оценивание, желание) и специфически соотносимых с таковыми синтезов и синтактических формований, — эти аналогии тоже обладают силой, причем столь действенной, что Кант отношение между желанием цели и желанием средств прямо называет отношением «аналитическим» [147] , правда, смешивая при этом аналогию с тождественностью. Собственно аналитическое — принадлежное к предикативному синтезу доксы — никак не должно смешиваться с его формальным аналогом, сопрягаемым с синтезами тезисов — тезисов душевного и волевого. Глубокие и важные проблемы феноменологии разума примыкают к радикальному прояснению этих аналогий и параллелей.

После обсуждения проблем теории разума, поставляющих нам формальные дисциплины, можно осуществить переход к дисциплинам материальным, и прежде всего к региональным антологиям.

Каждый предметный регион конституируется по мере сознания. Определенный своим региональным родом предмет обладает, как таковой, коль скоро он — предмет действительный, своими заранее предначертанными способами — способами быть воспринимаемым, вообще — ясно или темно — представимым, мыслимым, обнаружимым и подтверждаемым. Итак, что касается фундирующего разумность, то мы вновь возвращаемся назад — к смыслам, предложениям, сообразным познанию сущностям, но только теперь не просто к формам, а, поскольку мы имеем в виду материальную всеобщность региональной и категориальной сущности, — к предложениям, содержательное наполнение которых определениями заимствуется в региональной определенности такой сущности. Любой регион предоставляет руководящую нить для особой, замкнутой группы исследований.

Возьмем, к примеру, в качестве такой руководящей нити регион «материальная вещь». Коль скоро мы верно разумеем суть такого руководства, мы вместе с тем одновременно схватываем и всеобщую проблему, задающую меру целой обширной и относительно замкнутой феноменологической дисциплине, — проблему всеобщего «конституирования» предметностей региона «вещь» в трансцендентальном сознании, или же, выражая это короче, феноменологического конституирования вещи вообще. А не отрываясь от этого, мы узнаем и соопределенный такой руководящей проблеме метод исследования. То же самое значимо для каждого региона и для каждой дисциплины, сопряженной с феноменологическим конституированием региона.

Вот о чем идет тут речь. Идея вещи — чтобы уж остаться в этом регионе — репрезентируется, по мере сознания, когда мы говорим о ней сейчас, понятийной мыслью «вещь» известного ноэматического состава. Каждой ноэме соответствует, по мере сущности, идеально замкнутая группа возможных ноэм, обладающих своим единством благодаря своей способности к синтетическому унифицированию через наложение. Если ноэма, как сейчас, внутренне согласная, то в группе обнаруживаются и наглядные и, в особенности, первозданно дающие ноэмы, в каких находят свое ис-полнение, путем отождествляющего наложения, все входящие в группу ноэмы иного вида, какие, в случае позициональности, почерпают в первых свое подтверждение, полноту своей разумной силы.

Итак, мы исходим из словесного, возможно, что и целиком темного представления «вещь» — из того самого, какое у нас только, вот сейчас, имеется. Свободно и независимо мы порождаем наглядные представления такой «вещи» — вообще и уясняем себе расплывчатый смысл слова. Поскольку же речь идет о «всеобщем представлении», то мы должны действовать, опираясь на пример. Мы порождаем произвольные созерцания фантазии вещей — пусть то будут вольные созерцания крылатых коней, белых ворон, златых гор и т. п.; и все это тоже были бы вещи, и представления таковых служат целям экземплификации не хуже вещей действительного опыта. На таких примерах, совершая идеацию, мы с интуитивной ясностью схватываем сущность «вещь» — субъект всеобще ограничиваемых ноэматических определений.

Теперь надо принять во внимание (вспоминая уже констатированное ранее [148] ) то, что хотя при этом сущность «вещь» и дается первозданно, однако данность ее в принципе не может быть адекватной. Ноэму или же смысл вещи мы еще можем привести к адекватной данности, однако многообразные смыслы вещей, даже и взятые в их полноте, не содержат в качестве имманентного им первозданно наглядного состава, региональную сущность «вещь», как и многообразные, сопрягаемые с одной и той же индивидуальной вещью чувства не содержат индивидуальную сущность вот этой вещи. Иными словами, идет ли речь о сущности индивидуальной вещи или о региональной сущности «вещь вообще», отдельного созерцания вещи, или конечной замкнутой континуальной непрерывности, или коллекции вещных созерцаний никоим образом не достаточно для того, чтобы обрести желаемую сущность во всей полноте ее сущностных определений адекватным образом. Для неадекватного же узрения сущности достаточно и одного, и другого, и третьего, — в сравнении с пустым схватыванием сущности, какая устанавливается на показательной подоснове темного представления, неадекватное узрение в любом случае обладает великим преимуществом — оно дает сущность первозданно.