Из-за горизонта показалось солнце. Первые его луча брызнули расплавленным золотом. «Расплавленным золотом», — мысленно повторил Рамиро, усмехнувшись красивому поэтическому сравнению. Он-то в жизни не видел золота — ни в расплавленном, ни в обычном состоянии. Какое там золото!

До приезда в город он понятия не имел, что такое матрас. В семье Рамиро был седьмым ребенком. Родители — сельскохозяйственные рабочие — с утра до ночи гнули спину, чтобы как-то прокормить свое многочисленное семейство.

Выпив в праздник стаканчик-другой кашасы, отец любил с гордостью повторять:

— У меня собственный дом…

Предмет своей гордости родители Рамиро целиком, до последнего кирпича, соорудили собственными руками. До последнего кирпича… Да они и кирпичи-то формовали сами, потому что фабричные стоили слишком дорого.

Детишки помогали как могли — носили инструмент, подавали раствор глины, связывали в пучки камыш для крыши, подметали двор и таскали на свалку строительный мусор.

За строящимся домом отец вырыл круглую яму, и маленький Рамиро, гордый оказанным доверием, с утра до ночи месил босыми ножонками глину, в которую для крепости добавлялся овечий навоз.

Кирпич не обжигали — для этого ведь нужна была специальная печь. Его выдерживали несколько дней на яростном оливийском солнце, отчего кирпич делался твердым, и выкладывали стены, которые медленно, но верно тянулись кверху.

Приходя в сумерки с работы, отец ужинал, отдыхал немного и принимался за дом. Кирпичи он укладывал споро, как заправский каменщик.

— Говорят, если в глину добавить конский волос, кирпич будет несокрушим, — говорил отец.

— Да где его возьмешь, конский волос? — вздыхала мать, подавая кирпич.

— Сойдет и так, — соглашался отец и поправлял рукавом пышный ус, тронутый сединой.

Собственный дом!

Он состоял из одной комнаты. В ней помещались все девять членов их семьи. Пол — земляной, мебель — деревянные топчаны, собственноручно сколоченные отцом, постельное белье — овечьи шкуры…

Из задумчивости Рамиреса вывел приветственный возглас. Из крайней хижины выскочил парень и вприпрыжку бросился навстречу.

— Доброе утро, Рамиро! — произнес он, запыхавшись от быстрого бега.

— Здравствуй, дружище, — остановился Рамирес. — Есть какие-нибудь новости?

— Да.

Рамирес остановился:

— Выкладывай.

— В порт собрался?

— Как видишь.

— Будь осторожен.

— А что случилось? — поинтересовался Рамирес. — Океан обрушился на сушу? Проснулся прибрежный вулкан? Или профсоюз выступил на стороне рабочих?

Парень рассмеялся:

— Ни то, ни другое, ни третье. В порту полно полиции и шпиков.

— Неужели о забастовке пронюхали?

— К счастью, нет. — Парень понизил голос. — Говорят, они наркотики ищут.

Глаза Рамиреса сузились и потемнели.

— Наркотики? — переспросил он.

— Да. Говорят, из-за океана к нам все больше поступает этой заразы.

— Вместе с недобитыми фашистами.

— Вот именно, — кивнул парень. — Говорят, кое-кто помогает гитлеровским молодчикам, которые просачиваются в Оливию… Может, вернешься? В порту опасно.

Рамирес пожал плечами:

— Я не трус.

— О собрании не забыл? В девять вечера, где обычно, — напомнил парень.

— Мне о собрании сказал сам Орландо Либеро.

— Когда начинаете бастовать?

— Т-с-с, — парень настороженно огляделся. — И у ветра есть уши. Наша сила — во внезапности.

— Ну, ладно. А я-то вам зачем?

— Ты нужен нам, Рамиро. Ты напишешь для нас новую песню! И она станет гимном бастующих.

— «И песня, и стих — это бомба и знамя, и голос певца поднимает класс», — продекламировал Рамирес.

— «И песня, и стих — это бомба и знамя»! — восхищенно повторил парень. — Какие слова! Ты растешь, Рамиро, до тебя скоро рукой не дотянешься. Молодчина!

— Это не мои стихи, — усмехнувшись, покачал головой Рамирес.

— А чьи?

— Одного русского поэта.

Дорога сделала поворот. Вдали показались строения порта.

— До вечера. — попрощался Рамирес о парнем.

Времени оставалось немного, а он решил непременно заглянуть к докерам.

В главном порту страны работа не прекращалась круглые сутки. К ночи, правда, темп погрузки-разгрузки замедлялся, но всегда находились нетерпеливые судовладельцы, которые желали как можно скорее загрузить или, наоборот, разгрузить свою посудину, чтобы товар не залеживался, а зафрахтованное судно не простаивало лишние часы: бизнес есть бизнес. Некоторые докеры соглашались на ночную погрузку: хотя работать в темноте, при скудном освещении опаснее, зато двойная плата…