В ответе на этот вопрос являются различные «системы тожества», начиная от стоиков, пытавшихся примирить дуализм Платона и Аристотеля, и кончая учением Шеллинга и Гегеля. Но как объяснить из такого предполагаемого тожества или единства реальное различие мысли и природы, субъекта и объекта, духа и тела?

В известном смысле теория явления, т. е. элементарная метафизика, естественно приводит нас к дуализму. Все явления резко делятся на два класса — внешних, физических и внутренних, или психических. В физических явлениях мы познаем отличные от нас, самобытные действующие силы; в психических явлениях мы воспринимаем реальные процессы, отличные от физических. Мы имеем два порядка явлений: то, что является в одном из них, сознается нами безусловно отличным от того, что является в другом из этих порядков. Путем психологического анализа нашего опыта — внутреннего и внешнего, путем тщательного различения признаков душевных и физических явлений, можно установить известное разграничивание между духом и природой, как это делают многие мыслители.

Но прежде всего различение, добытое таким путем, будет по необходимости условным, ибо, как ни различны оба класса явлений — физических и психических, они подходят под одну общую категорию, один общий класс явления. Допустим даже, что во внешнем и внутреннем опыте нам дано нечто большее, чем явления, что мы воспринимаем самое сущее в явлении. Но и в таком случае, если б даже мы имели дело с двумя абсолютно различными субстанциями, все же они явились бы нам двумя видами одного высшего рода, двумя видами субстанции.

Такое рассуждение может казаться схоластичным.

==614

Понятия субстанции, рода, вида, скажут нам, суть рассудочные понятия, которым мы не должны приписывать отвлеченной реальности. Но если так, то нам незачем и выходить за пределы явления.

Если дух и тело суть явления, они как явления имеют общие условия; если дух и тело суть особенные «субстанции», они могут рассматриваться лишь как виды субстанции. Таким образом, нам невозможно будет логически обосновать абсолютный дуализм. А если бы даже нам это и удалось, то фактическое взаимодействие духа и материи, субъективного и объективного порядка явлений не только не объяснялось бы из такого дуализма, но прямо противоречило бы ему. Положим, что во всяком взаимодействии, даже в чисто физическом взаимодействии двух различных химических субстанций, заключается проблема: мы обыкновенно не знаем, как оно совершается и в чем оно состоит. Но в отношении духа и внешнего ему мира мы находимся в ином положении, поскольку мы отлично знаем в отдельных случаях, в чем состоит их взаимодействие (хотя мы и не знаем, как оно происходит): так, в познавательных процессах дух воспринимает внешний мир, объективно познает его; и в процессах нашей деятельности дух изменяет порядок внешних явлений сообразно своим целям. И здесь, и там мы имеем в данном, определенном взаимодействии некоторое осуществление единства субъекта и объекта. Такое единство необходимо предполагается во всяком познании, во всяком акте логического мышления: ибо — в отличие от чисто психологического процесса — логическое мышление и познание в одно и то же время субъективно и объективно; оно совпадает со своим объектом, а следовательно, понимает в себе и субъект и объект.

Поэтому Шеллинг во введении к своей «Системе трансцендентального идеализма» признает «тожество субъекта и объекта» основанием всей философии: без такого основного, существенного тожества нельзя понять, каким образом разум может согласоваться с природой, т. е. объективно познавать се (проблема теоретической философии); без такого тожества нельзя понять, каким образом возможна деятельность разумных существ, осуществляющих разумные цели во внешней природе (проблема практической философии).

На вопрос «как возможна природа», объективный мир опыта. Кант отвечал указанием на «субъективные» условия опыта, т. е. на те необходимые понятия количества,

==615

причинности, субстанции и т. д., вне которых невозможен никакой опыт вообще. Но с точки зрения логического идеализма такой ответ еще не достаточен. Познание, опыт не может считаться истинным, объективным, если мой рассудок роковым образом накладывает свои субъективные понятия на совершенно чуждый им внешний материал. Если бы наше познание заключалось только в этом, оно было бы мнимым и призрачным, нелогичным в самом своем корне. Ибо для того, чтобы логично налагать на вещи те или другие понятия, мы должны иметь на то положительное основание в самих вещах.

Шеллинг вышел за пределы несовершенного, «субъективного» идеализма Канта и Фихте. Мир явлений не есть результат взаимодействия нашего субъекта с «вещами в себе» (т. е. с вещами, абсолютно внешними нашему сознанию и постольку немыслимыми в понятиях причинности и взаимодействия). Природа «не–я» не есть продукт какой то непостижимой, непроизвольной и бессознательной деятельности нашего «я». Наши субъективные представления и понятия могут быть согласны с независимой от них объективной природой, поскольку они имеют основание в самих вещах; и наш разум логически мыслит явления в своих понятиях, поскольку соответствующие этим понятиям отношения реально обусловливают природу. Самое понятие явления, понятие «объекта» есть логическое понятие не потому, что оно есть «чистый продукт нашего рассудка» (объединяющего в этом понятии чувственный материал своих восприятий), а потому, что оно имеет достаточное основание в самих вещах. По Канту, все формы объективного бытия, все формы явлений обусловлены исключительно субъектом. Согласно учению последующего идеализма, все эти формы, необходимо мыслимые субъектом познания, имеют основание в природе вещей. Иначе — самая форма объективного бытия, самый объект, самая природа внутренне тожественна с духом, с субъектом. Познание и природа суть продукт одной и той же творческой деятельности.

Отсюда Шеллинг выводил свою «философию природы» и свою «философию духа». Отправляясь от основного тожества духа и природы, субъекта и объекта, он поставил себе задачей рассмотреть, каким образом природа в своем развитии «приходит к духу», т. е. становится сознающим разумом, и каким образом дух становится природой, т. е. каким образом возникает мир явлений, как мыслим этот мир.

==616

Окончательное развитие этому учению придал Гегель: тожество субъекта и объекта определяется им как логическая мысль. Исходная точка человеческого познания есть именно такая мысль, понимающая в себе сущее. Все сущее, все являющееся, все чувственное — понимается только мыслью, определяется ею одною, т. е. ее понятиями. Без нее нет ни тожества, ни различия, ни бытия, ни небытия. В логическом познании раскрывается, с одной стороны, сверхпсихологический, сверхсубъективный характер мышления, которое совпадает с объектом, с реальными отношениями и законами сущего; с другой стороны, раскрывается логическая природа этого сущего, сообразного с мыслью, определяющегося ею и понимаемого ею. В основании философии должен лежать исключительно принцип истинного знания; а принципом такого знания является логическое единство субъекта и объекта, т. е. их единство в логической мысли. Основное начало философии Гегеля сводится к самоочевидному положению: без мысли и вне мысли ничто не мыслимо. Отсюда сущее определяется как объективная мысль, или идея. Это самое общее из всех определений, ибо всякое определение есть мысль. Исчерпывается ли сущее каким бы то ни было определением — это вопрос, который мы пока оставляем открытым. Мы ограничиваемся здесь лишь изложением основного начала логического идеализма, предоставляя себе впоследствии подвергнуть его критическому анализу.

Само по себе определение сущего как идеи вполне логично, при всей своей отвлеченности и кажущейся пара^ доксальности: отвлеченность всегда более или менее парадоксальна. На самом деле новое определение проще, чем кажется с первого взгляда, и представляется результатом критицизма, будучи свободно от каких либо догматических предположений. «Сущее» есть во всяком случае идея, отвлеченное понятие — независимо от того, соответствует ли ему какая нибудь реальность вне мысли или нет. Но, по Гегелю, никакая реальность вне мысли — не мыслима: это так же ясно, как то, что А= А. И всякая реальность, все существующее известно нам только как мыслимое нами — включая сюда и все то, что мы чувствуем и воспринимаем, — ибо все это есть возможный, действительный или необходимый предмет нашей мысли. Мысль не знает «вещей в себе»; такие вещи, которые не являются нам, не воспринимаются нашей чувственностью, суть прежде всего отвлеченные понятия нашей мысли, — идеи, которые мы можем только мыслить.