Этот призыв — к Самому Высокому в Ч. У. Ледбитере, чтобы помнил и руководствовался этой памятью, чтобы мог "принять лучшее решение". Письмо заканчивается инициалами "К. Х." из имени Кут Хуми, которое не является личным именем Учителя, но названием его ведомства, в котором он — высокий сановник секты тибетского буддизма "Кутхумпа". [11]

Как уже было упомянуто, вечером 30-го октября Учитель Д. К. сообщил м-ру Ледбитеру через Е.П.Б., что Учитель К. Х. послал ответ на его (м-ра Ледбитера) письмо от 3-го марта.

Ничего не было сказано относительно содержания ответа. Выехав из Лондона утром 31-го октября, м-р Ледбитер добрался до своего дома в Брэмшоте примерно за час. Там его ждало письмо с адресом, написанным чернилами в обычной форме "Преподобному Ч. У. Ледбитеру, Липхук, Гэмпшир" (репродукция конверта дана ниже.) Письмо внутри было написано в стиле редакторской правки, и мы видели, что это выражало.

М-р Ледбитер принял решение быстро. Но Е.П.Б. уезжала из Лондона в Индию следующим утром, и нужно было уладить множество дел. Он был менеджером местной церковно-приходской школы, где один из его молодых друзей, Фрэнк У. Mэтли, был учителем. Его младший брат Джеймс У. Mэтли учился там же. М-р Ледбитер пошёл в школу, чтобы дать различные инструкции, поскольку он решил возвратиться в Лондон в тот же день поездом в 3.56. По возвращении домой он написал своё второе письмо Учителю К. Х. в ответ на его сообщение и взял его с собой в Лондон. Здесь у нас есть история следующих событий в этой поразительной драме от самого м-ра Ледбитера.

"Я пожелал ответить на это, что мои обстоятельства таковы, что для меня невозможно приехать в Адьяр на три месяца, а затем вернуться к той работе, которой я был занят, но я совершенно готов бросить её совсем и полностью посвятить жизнь тому, чтобы быть у него на службе. Эрнест так явно подвёл меня, и я не знал иного способа передать Учителю ответ, кроме как вручить его Блаватской, а поскольку она на следующий день собиралась покинуть Англию, чтобы отправиться в Индию, я поспешил в Лондон, чтобы увидеться с ней.

С трудом заставил я её прочитать письмо (первое письмо от Учителя К. Х., полученное в тот день), поскольку она очень решительно сказала, что подобные сообщения предназначаются лишь для адресата. Однако я был вынужден настаивать, и наконец она его прочла и спросила, что бы я хотел ответить. Я ответил, как было указано выше, и просил передать эту информацию Учителю. Она ответила, что он её уже знает, имея в виду, конечно же, близкую связь, в которой она с ним состояла, так что всё, что было в её сознании, оказывалось и в его сознании, когда он того желал.

Затем она попросила меня подождать около неё и не отлучаться от неё ни под каким предлогом. Она придерживалась этого условия абсолютно, даже заставив меня проследовать за ней в её спальню, куда она зашла, чтобы надеть шляпу, а когда понадобился кэб, она не позволила мне выйти из комнаты и свистнуть его. Я совершенно не мог тогда понять цель всего этого, но потом осознал, что она хотела, чтобы я мог сказать, что ни разу не упускал её из виду с того момента, как она прочитала письмо от Учителя, и до получения мною ответа на него. Я помню так живо, будто это было только вчера, как я ехал с ней в этой самой двуколке, и какое чувствовал смущение, вызванное отчасти тем, что ехал с ней, а отчасти тем, что причинял ей ужасное неудобство, так как я забился в уголок сиденья, тогда как её огромная масса перевешивала и наклоняла экипаж в её сторону, так что рессоры всю дорогу скрипели. В путешествии в Индию её должны были сопровождать мистер и миссис Купер Оукли, и именно в их дом приехали мы с ней уже поздно ночью — фактически, думаю, что это было уже после полуночи.

Даже в такой поздний час в гостиной миссис Оукли собрались несколько преданных друзей, чтобы попрощаться с мадам Блаватской, которая уселась в кресло возле огня. Она блестяще говорила с присутствующими и сворачивала одну из своих вечных сигарет, когда внезапно её правая рука резко простерлась к огню весьма характерным образом, ладонью вверх. Она посмотрела на неё с удивлением, как и я сам, ведь я стоял рядом с ней, облокотившись на камин, и некоторые из нас отчётливо видели, как у неё в ладони образовалось нечто вроде беловатого тумана, а затем сгустилось в сложенный листочек бумаги, который она тут же вручила мне, сказав: "Вот ваш ответ". Все в комнате столпились вокруг, но она отослала меня прочь читать его, сказав, что я не должен давать никому видеть его содержание. Это была очень короткая записка, и гласила она следующее".

Поскольку ваша интуиция повела вас в верном направлении и заставила понять, что моим желанием было, чтобы вы отправились в Адьяр немедленно, я могу сказать вам больше. Чем скорее вы поедете в Адьяр, тем лучше. Не теряйте ни одного дня, насколько это в ваших силах. Отплывайте 5-го, если возможно. Присоединяйтесь к Упасике в Александрии. Не давайте никому знать, что вы едете, и пусть благословения нашего Господа и мои скромные благословения защищают вас от всякого зла в вашей новой жизни. Приветствую вас, мой новый чела.

К. Х.

Никому не показывайте мои записки.

Прежде, чем я прокомментирую второе письмо, позвольте мне сначала рассказать о жертвах, которые пришлось принести м-ру Ледбитеру, когда он решил следовать за его Учителем; поскольку знание об этих жертвах может прояснить видение тех, от кого подобное потребуется, когда настанет их время, чтобы следовать за их Учителем.

Первая жертва была полным разрывом с его семьей. Внезапно оставить все близкие отношения — особенно с теми, кто помог ему в его карьере, — без объяснения причины означало, конечно, никогда не надеяться вернуться назад снова в их круг. Мы можем вообразить чрезвычайное удивление дяди, достойного священнослужителя, после декларации племянника, что через три дня он разрывает свою связь с округом, если учесть, что этот отъезд серьёзно препятствовал уже налаженной жизни. И это не по какой-либо более веской причине, чем та, какая появляется у человека, ум которого стал расстроенным от спиритизма, теософии и подобных безобразных соблазнов.