Лишь тощий дедок подошел к берегу. Глянул из-под ладони на следователя.

Они поздоровались.

— Где бригадир? Можно его позвать, отец?

— Ой, милок! Не подходи! До вечера! Не подойдет. Еще облает матерно. Ишь, торопятся, не до разговоров им сейчас. Не станет говорить.

— Я по делу к нему.

— А кто ж к нам без дела приезжает? Все по делам. Не ты один. Но видишь сам — работают. По нужде малой отскочить и то некогда.

— А вы кем здесь?

— Я один бездельный, посередь их мотаюсь, как говно в проруби. А все из-за начальства. Сторожем меня определили. А кого сторожить? Ить воров у нас нету на этот лес! Ну кому он нужен? Даром предлагай — никто не возьмет. А они одно дудят— положено по штатному расписанию. И все тут.

— Далеко отсюда до бригады лесорубов? — спросил старика Яровой.

— Э-э! Мил человек, тебе с непривычки пешком идти — замаешься.

Яровой огляделся:

— А трактор скоро подойдет с лесом?

— Час ждать.

— А лошади?

— На них не уедешь. Они хлысты возят.

— Вон как. Скажи, отец, а ты сам здесь давно работаешь?

— Сторожем?

— Ну да?

— Раньше я лес тралевал, на лошади… Не-е. Года нету.

— Всех знаешь?

— Конечно.

— И Сеню?

— Как же? Знаю бригадира. И с его деланы лес возить доводилось…

— Говорят, хороший мужик?

— А ты что — к нему?

— Да.

— Не знаю кому как, да только по мне он хороший — покуда спит. А проснется — сущий дьявол..

— А что такое? Выпивает?

— Не приведи бог! Он трезвый — наказание, а если выпил бы, чтоб было! Не пьет! Без того — гад!

— Он часто тут бывает — у вас?

— Не-е, не бывает. Ох и горластый! А ругливый. Сотню мужиков перекричит. Да так лается — по-черному. Ухи вянут его слушать. Так срамно он матерится.

— Только за это ты его не уважаешь?

— Дак он, прости меня, Господи, муху и ту норовит так назвать, что ей жизнь не мила. А на меня что не говорил? Курячьей жопой лаял.

— А за что?

— За плохое настроение.

— А другие как к нему относятся?

— Боятся.

— За что?

— Дак ты глянь на него! Кулачищи — с бычью голову. И всем грозит. Башку оторвать. Нормальным языком говорить не умеет.

— С плотогонами он тоже так держится?

— Со всеми.

— Он с плотогонами видится?

— Нет. Но коль свиделся бы — тоже досталось бы! Счастье, что в лесу завсегда торчит. Нельзя его оттудова выпускать. Экий черно-слов! В нашем лесу его даже ведмеди боятся. Рыси и те с его деляны сбегали. Других дерут, а его — нет. Анчихрист — не мужик.

— Скажи, отец, он с деляны в марте уезжал куда-нибудь?

— Что ты, милый? Его ж без узды никуда одного нельзя. Ведь рот его — паскудней задницы. Никак нельзя его на люд выпускать.

— Значит, не уезжал?

— Не, покуда поселенец, не выпустят. А и освободится — грешно его на люд показать. Нет, мил человек, не зря таких в тюрьму садят. И ты к нему не ходи. Обидит. Он такой. Ни старого, ни малого не стыдится.

— Что ж, его некому одернуть?

— Попробуй, коль смелый такой, — глянул старик на Ярового.

— А друзья его, что ж, молчат?

— Нет у него друзей. Один только. Да и то, не другом его кличет, а чудно, по-собачьи.

— Кент?

— Во-во! А ты откуда знаешь?

— Догадался, — усмехнулся следователь.

— Уж не с их ли ты компании? — прищурился дед.

— Нет, отец. Не с их.

— А то я гляжу, больно догадливый.

— Слышал, что он людей так зовет.

— Людей он матом лает. Супостат проклятый.

— А кто же этот — его кент?

— Такой же, как и Сенька. Аферист. Тоже поселенец. Годами старик, а по-людски дня не жил. Ни угла, ни семьи. Пропащие они все тут. Как один.

— А кем работает этот второй?

— Черт его знает.

— Как зовут?

— Не знаю.

— Как он выглядит?

— Так же, как и Сенька. Такой же лохматый. Борода— страх какая. У них у двоих только бороды. Остальные не носят.