Шрифт:
Комиссар подумал еще немножко, потом протянул Люси свою визитку. Люси ему — свою. Шарко сунул ее карточку в карман, допил пиво и встал.
— До того как наконец лягу, надо еще раздобыть какие-нибудь противомоскитные средства: для меня сказать «я не выношу москитов» — значит ничего не сказать, я их ненавижу больше всего, что ненавижу на этом свете.
Люси изучила визитную карточку Шарко, перевернула ее — с обеих сторон было совершенно пусто.
— Но…
— Найдя кого-то однажды, найдешь его всегда. Держите меня в курсе.
Шарко положил на столик числящуюся в счете сумму — ни сантимом больше, протянул Люси руку, но не дал ей в момент рукопожатия занять привычную позицию, а переместил свой большой палец так, чтобы тот оказался наее пальце. Люси скрипнула зубами.
— Отличная игра, комиссар! Один — ноль.
— Все называют меня «Шарк», а не «комиссар».
— Простите, но…
— Понимаю, у вас не получится. В таком случае… хорошо, пусть будет «комиссар». Пока.
Он улыбался, но Люси уловила во взгляде темных глаз нового знакомого что-то бесконечно грустное. А тот развернулся и двинулся в сторону бульвара Мажента.
— Комиссар Шарк! — крикнула ему вслед молодая женщина.
Шарко остановился:
— Что?
— Там, в Египте… Берегите себя!
Он кивнул, перешел на другую сторону, исчез за дверью Северного вокзала, а у Люси крутилось в голове одно-единственное слово — «одинокий». Все, что осталось от этой встречи.
Одинокий, чудовищно одинокий человек. И раненый. Как она сама.
Люси снова взглянула на белый прямоугольничек, который так и держала в руке, улыбнулась, положила его на стол и написала по диагонали на одной из девственно чистых сторон: «Франк Шарко, он же Шарк». Легонько погладила пальцами буквы этого имени — звучит твердо, резко, франки были германским племенем… Странный человек… Медленно, по слогам проговорила: «Франк Шар-ко…» Шарк по-английски — акула…
Она положила карточку в бумажник и, в свою очередь, встала. Горячее красное солнце опускалось на столицу Франции и готово было вот-вот поджечь город.
До Лилля ехать и ехать: двести пятьдесят километров. Который уже раз работа в полиции загоняет ее так далеко от семьи, от дома…
15
Добраться до больницы удалось только к десяти вечера, и, когда Люси вошла в палату, девочка уже спала. Какими стали привычными вся эта стерильная обстановка, медсестры, бесшумно скользящие по коридору, каталки, нагруженные памперсами и бутылочками, потрескивание ламп дневного света… Да и вид матери, которая, устроившись в большом коричневом кресле с подголовником, орудует джойстиком…
Мари Энебель ничуть не походила не только на чью-то бабушку, но даже и на чью-то маму: обесцвеченные прядки коротко острижены и умело взъерошены, одежда — супермодная. Она была в курсе выпускавшихся для детей игровых приставок — всех этих Wii, PlayStation, Nintendo DS, она лихо оперировала словом «гаджет» и могла часами сидеть за какой-нибудь «Большой академией мозга» или каким-нибудь «Зовом долга», либо развивая свои мыслительные способности с помощью хитрых головоломок, либо стараясь прикончить как можно больше врагов. Опасность заразиться интернет-зависимостью в наши дни не имеет возрастных ограничений.
Дочь не была удостоена даже улыбки, Мари просто встала и взяла в руки свою ярко-красную кожаную сумку.
— Между обедом и ужином Жюльетту опять два раза вырвало. Врач наверняка отругает тебя как следует.
Люси поцеловала спящую дочурку — хрупкую, как иголочка из слоновой кости, — и обернулась к матери. На экране телевизора действие «Зова долга» замерло на паузе: Мари только что укокошила из пневматического ружья трех солдат и явно нервничала.
— Выругает? За что?
— За то, что тайком подкармливаешь ребенка шоколадом и печеньем! Ты считаешь их дураками? Им каждый день попадаются такие родители, как ты, — не желающие их слушать.
— Но малышка же не ест ничего другого! А у меня сердце разрывается, когда вижу, как меняется ее лицо, стоит внести в палату это омерзительное пюре!
— Скажи, ты способна понять, что желудок ребенка не принимает сейчас ни капельки жира? Способна? И вообще — почему тебе всегда только и надо, что нарушать правила?