Шарко вспомнил отдаленные черные дымы по периметру города: стало быть, это жгли забитых свиней. Ответил он на автомате — и чуть не блеванул от собственного ответа:

— Согласен с вами.

Нуреддин покачал головой, изрыгнул еще пару проклятий и наконец подвинул к парижанину старенькую папку:

— Он говорит: здесь, в этой папке, все, что есть по вашему делу. Это досье тысяча девятьсот девяносто четвертого года. В компьютерах искать бессмысленно — дело слишком давнее. Он говорит: вам еще повезло, что эту папку удалось найти.

— Наверное, мне следует поблагодарить?

Нахед перевела, что комиссар Шарко бесконечно благодарен главному инспектору.

— Он говорит: вы можете изучить материалы здесь, на месте, прямо сейчас, а если захотите — можете вернуться завтра. Двери для вас всегда открыты.

Ну да, конечно, двери-то открыты, но они бронированные и перед ними — церберы, которые ни малейшего жеста твоего не упустят. Шарко кивком поблагодарил, снял с папки резинки и открыл ее. Внутри оказался прозрачный файлик, где, по всей видимости, хранились сделанные на месте преступления фотографии. Кроме них, в папку были сложены всякие бумажки: акты, протоколы, карточки со сведениями о девушках — судя по всему, жертвах… Десятки и десятки страниц, заполненных арабской вязью.

— Попросите, пожалуйста, комиссара рассказать мне об этом деле… От одной только мысли о том, что вам придется все это переводить, меня начинает подташнивать.

Нахед повиновалась. Нуреддин с томным видом затянулся сигарой и выпустил облако дыма.

— Инспектор сказал, что все это было слишком давно и он толком ничего не помнит. Он подумает.

Шарко почудилось, что его поместили куда-то в середину одного из комиксов о Тинтине под названием «Сигары фараона», и он оказался лицом к лицу с толстяком Растапопулосом. Все это было бы смешно…

— Думаю, вид девушек, тела которых так изувечены, а черепа вскрыты, должен был запечатлеться в памяти!

Нахед бросила на комиссара недовольный взгляд, но тем не менее передала его реплику египетскому полицейскому, и тот начал говорить. Говорил Нуреддин медленно, с паузами, оставляя время для перевода.

— Он сказал: теперь я что-то припоминаю… Он тогда уже руководил бригадой… Он сказал, что эти девушки погибли с интервалом в один или два дня. Первая жила в квартале Шубра — на севере города, вторая — в нелегальном квартале близ цементных заводов Тора, на краю пустыни, третья — неподалеку от трущоб Эзбет-эль-Нахль, в квартале тряпичников. Он сказал, что полиции не удалось установить никаких связей между жертвами. Девушки не были знакомы друг с другом и учились в разных школах.

Названия кварталов Шарко ровно ничего не говорили. По спине у него стекал пот, и комиссар подергал рубашку, чтобы просохла. Ветерок от вентилятора был приятен, но пить хотелось до смерти. Похоже, гостеприимство — не самая характерная черта местных полицейских.

— Подозреваемые, свидетели?

Толстяк покачал головой и снова заговорил. Нахед, поколебавшись, принялась переводить.

— Ничего определенного. Он помнит только, что всех девушек убили вечером, когда они возвращались домой, и что тела были найдены поблизости от мест, из которых они были похищены. То есть всякий раз — в нескольких километрах от квартала, где девушка жила. На берегу Нила, на краю пустыни, в зарослях сахарного тростника. Все детали — в актах и протоколах.

Неплохо для человека с такой ослабленной памятью. Шарко немножко подумал. Все три места — уединенные, убийца мог спокойно делать там, что ему угодно. Что же касается способа убийства и измывательств над трупами — то тут столько же сходства с бойней в Нотр-Дам-де-Граваншон, сколько и различий.

— Вы можете дать мне карту города?

— Он говорит, что сейчас даст.

— Спасибо. Мне хотелось бы изучить эту папку у себя в гостинице, такое возможно?

— Нет, он говорит, нельзя. Документы нельзя выносить отсюда. Таков порядок. Зато вы можете сделать сколько угодно выписок и — естественно, после проверки — вам могут прислать факсом те листы дела, которые вас заинтересуют.

Шарко попытался двинуться дальше, чтобы определить таким образом границы территории, допуск на которую ему дозволен.

— Мне хотелось бы завтра поехать туда, где были совершены похищения и убийства. Дадите сопровождающего?

Толстяк пожал жирными плечами в звездах.

— Он сказал, что все его люди очень заняты. И он никак не может понять, зачем вам ехать на места, которых давно не существует: Каир сильно разросся. Каир разрастается, как плесень.

— Плесень?

— Он так выразился… Он спрашивает, почему вы, европейцы, настолько им не верите, что хотите переделывать по-своему то, что ими уже сделано.

Тон египтянина оставался вроде как беззаботным, но в голосе его прозвучали новые нотки: властные. Здесь он у себя, на своей земле, на своей территории.

— Просто мне хочется понять, каким образом бедные девушки попали в лапы гнусного убийцы. Представить себе, как этот хищник перемещался по городу. Любой убийца оставляет после себя запах, который не рассеивается и спустя много лет. Запах порока и извращения. Я хочу попытаться учуять этот запах. Я хочу побывать там, где произошли убийства.