— Я большой… — Брагг постучал себя могучей рукой в широкую грудь. — А значит, я наверняка тупой. Безмозглый. Такой — как вы там говорили? — тупой кек, который заведет конвой в беду, а потом построит его защитным кругом, чтобы полегче было его захватить. Эдакий идиот, который сам отдаст груз в руки бандитов.

— То есть ты хочешь сказать, что тоже был частью приманки?

— И это самое главное, то, перед чем они не могли устоять. Об этом им просто обязаны были сообщить их друзья-рабочие из улья. «Приближается конвой, парни. И командир там идиот». Ведь так, Миллум?

Миллум ответил ему мрачным взглядом.

Брагг покачал своей большой головой. Он поднял перед собой инфопланшет:

— Мой друг, рядовой Раглон… нет, офицер связи Раглон просматривал твои кодированные сообщения. И вот, ты здесь сообщаешь своим бандитским друзьям о времени, графиках, составе и охране конвоя. Полковник-комиссар сказал мне поступить так.

— Миллум? — запнулся Тувант.

В руке предателя внезапно возник компактный автопистолет.

— Кек тебя, погань гвардейская!

Брагг мгновенно вскочил, заслоняя собой Туванта, и ударил Миллума огромным кулаком.

Пистолет отлетел в сторону. Раздался противный, сырой хлопок выстрела. Пуля не задела никого.

Тлён Миллум, чье лицо уже превратилось в кашу, свалился с лестницы тягача. Он был мертв еще до того, как его тело разбилось о затвердевшую почву пустыни в двадцати метрах под кабиной.

Брагг обернулся и помог Туванту встать. Его руки были в крови. В окна кабины сквозило небо, озаряемое вспышками взрывов, затянутое черными столбами пепла от бомбежки.

— Он был предателем. И трусом, — пояснил Брагг.

— Тебе это сказал полковник-комиссар, верно?

— Нет, это я понял самостоятельно. Ну так что, у нас еще визит в улей Кальферина?

Рыжий закат расколол темные небеса Монтакса. Атмосфера почему-то напомнила Гаунту витражи Схола Прогениум на Игнации Кардинале, где его тренировали и воспитывали после смерти отца много лет назад. Мутный, дымчатый, словно сочащийся сквозь стекло, алый и бледно-желтый свет, постепенно холодеющий до розовато-лилового и сиреневого где-то там, высоко, где все еще мерцали звезды. Недоставало только стального силуэта какого-нибудь героя Империума. Какого-нибудь прославленного святого, застывшего в лучах триумфа, попирая йогой отрубленные головы убитых.

В какой-то момент комиссару показалось, что он слышит напевы хора Схолы. Они пели приветственный гимн восходу, глядя, как поднимается по небосводу звезда Игнация. Гаунт тряхнул головой. Он ошибся. Сквозь длинные тени долгого восхода, прорезавшие смердящие, грязные линии окопов, до него донеслись мужские голоса, поющие более грубый, жесткий гвардейский гимн. Солдаты пели, разводя костры и готовя завтрак. Среди них был и Майло. Звенящие нотки его свирели вплетались в гортанный хор сонных, хриплых голосов.

Это была благодарность, празднование прихода нового дня, благополучного избавления от страхов ночи, во славу Императора. За линиями окопов бесконечные джунгли исходили паром под прикосновением солнца, вытягивавшего из них влагу. Темные чащи окутал туман. Какие еще беды и испытания ждали Имперскую Гвардию среди этого мрака ветвей, топей, грязи и мошкары?

Один из танитцев не пел. Свернув свой спальный мешок, майор Роун уселся у входа в свою палатку возле разведенного костра. Он брился, пользуясь котелком горячей воды, осколком зеркальной плитки и серебристым танитским ножом. Майор намылил лицо маленьким кусочком мыла. Гаунт мог расслышать, как нож скребет по щетине на щеках и шее.

Гаунт понял, что его почти загипнотизировали аккуратность и отточенность движений — то, как Роун оттягивал кожу щеки, косился на закрепленное перед ним зеркало, делал короткое движение ножом и немедленно ополаскивал клинок в котелке.

«Один нож бреет другой», — думал Гаунт. Лицо Роуна всегда напоминало ему кинжал — тонкий, красивый, но смертоносный. Кинжал… или все же змея?

Оба сравнения как нельзя лучше подходили ему. Гаунт признавал и ценил способности майора, даже его безжалостность. Но симпатии между ними никогда не было. Комиссар вдруг задумался, сколько глоток было вскрыто этим самым ножом, которым Роун сейчас бреет свою уязвимую кожу.

Гаунт наблюдал, как майор бреется, не оставляя и малейших царапин. Это как нельзя точнее характеризовало выдержку высокого стройного офицера. Идеальная точность — вот что составляет разницу между чисто выбритыми щеками и вскрытым горлом.

И что касается именно этого ножа…

Роун поднял голову и встретился взглядом с Гаунтом. Без всяких формальных приветствий майор тут же вернулся к работе. Но комиссар, как никто другой, знал, сколь сильно Роуну хотелось сейчас очистить этот нож от мыла и волосков и всадить ему в сердце.