Неизвестно
Шрифт:
АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ
ЗИМАРЬ
Рассказ
Зима в тот год надвинулась внезапно.
Листья на деревьях, не успев облететь, как-то сразу поникли, съежились - и бурыми колокольцами нелепо болтались под ударами ветра на мерзлых ветвях.
И - несмолкаемый, сухой, как кашель, шорох и перезвон плыли над землей.
Монотонный, как молитва, шепот, нескончаемое причитание увядшей красоты.
Городок был маленький, и дыхание близких вьюг и ледяное сверкание солнца в бесцветном небе особенно чувствовались на опустевших улицах, на перекрестках, где одиноко и тревожно мигали светофоры.
Люди тотчас же попрятались в свои большие прочные дома, наивно-безотчетно стремясь быть защищенными теплом жилищ; автомобили, будто катера на замерзших реках, без движения выстроились вдоль тротуаров.
Город быстро и как-то незаметно погружался в долгую зимнюю спячку.
Лишь в одном месте, на центральной площади, возле городского парка, еще сохранялось подобие жизни и веселья.
Да-да - именно веселья, потому что люди, сгрудившиеся перед парковой оградой, тихонько, но от души посмеивались, толкали друг друга в бока и, перемигиваясь, вполголоса судили и рядили - беззлобно, как это часто бывает у праздных, случайных зевак.
– Гляди-ка, гляди-ка, шевелится. Не нравимся мы ему, что ли?
– Нет, он, конечно, не урод, хотя других послушать - уши вянут. И в лице есть даже что-то симпатичное, но. какой-то он весь дикий!..
– И где такую страсть откопали? Сроду ничего похожего не видел! И впрямь - Зимарь.
В самом центре людского кольца стояла массивная железная клетка.
В ней сидел человек.
Он был укутан в меховую шубу и сидел прямо на голых досках.
Шапки на нем не было. Длинные русые волосы обрамляли его узкое бородатое лицо.
Со стороны он казался неподвижным, и только взгляд его, напряженный, что- то ищущий, скользил по толпе - как маятник, туда-сюда, да тонкие ноздри широко раздувались, ловя запахи, что прилетали с площади.
Мятно-пряные запахи первого дня зимы.
Временами его оцепенению приходил конец.
Тогда человек вздрагивал всем телом, точно в нем распахивалась невидимая дверца, выпускавшая наружу сгусток беспокойно бьющейся энергии, он начинал беспомощно шевелиться в коконе своей шубы, барахтаться в ней, становясь на колени, - но вспышка активности быстро угасала, и вновь апатия овладевала им.
Рядом с клеткой важно прохаживался невысокий коренастый мужчина в шитом золотыми нитями полушубке и громадной куньей шапке, надвинутой на самые брови, и приговаривал громко, с хрипотцой:
– Давай, давай, кто посмотрел - плати! Вон ящик - кидай монету!
– Да за что платить-то?
– с вызовом спросил вдруг кто-то из толпы.
– Как, за что?
– удивился хозяин клетки.
– А за все: за зрелище, за выставку, за, так сказать, сюрприз. Чудо природы! Где еще увидите такого Зимаря?! Только у меня. Во всем белом свете - только у меня!
– А почему же он - Зимарь?
– удивились в толпе.
– Что это такое?
– Действительно, - раздались голоса.
Мужчина перестал вышагивать взад-вперед перед клеткой, сунул руки в карманы полушубка и, склонив голову набок, ненадолго задумался.
Или просто сделал вид, что задумался, - ведь подобные вопросы наверняка ему задавали и прежде.
– Да кто ж его знает, - сказал он наконец, словно и сам недоумевая.
– Зимарь он - и все тут. Сам так назвался. Я его предупредил: смотри, говорю, я ведь вывеску дам, так на ней и напишу - «Зимарь», а он только знай себе кивает. Согласен, выходит. Ну, вот и все.
Хозяин повернулся к ящику с деньгами и, приподняв его обеими руками, слегка встряхнул.
– Не густо, не густо, доложу я вам, - сокрушенно покачал он головой.
– Плохо бросаете. А смотреть, небось, каждый горазд.
С самого раннего утра небо было подернуто легкой, чуть заметной дымкой.
К полудню она сгустилась и превратилась в серую пелену, совершенно закрывшую солнце.
И, наконец, над городом заплясали первые снежинки.
Зимарь привстал внутри клетки, вскинул руки и замер так на несколько секунд, повернув лицо к стылому небу, и вдруг тихонько засмеялся, и, словно в трансе, закрыв глаза, принялся раскачиваться из стороны в сторону, а грязные половицы скрипели в такт его движениям, и этот скрип, негромкий, но протяжный, монотонный, как плач детеныша ночного зверя, поплыл над площадью, мешаясь со смехом.
Толпа загудела.
– Вот!
– воскликнул хозяин клетки, театрально выбрасывая руку вперед.
– Сейчас вы можете наблюдать Зимаря в активный период. Он пробудился! Зрелище, достойное пера Шекспира!.. Или Вольтера.
– неуверенно, после короткой паузы, добавил он.
– Словом, это вам не баранки есть. Это - жизнь, и это - искусство. Да, искусство, - повторил он непреклонно.
– Искусство Зимаря! Я утверждаю. Послушай-ка, Зимарь, ведь тебе хорошо сейчас, не так ли?
Зимарь непонимающе взглянул на хозяина. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.