А тем временем, помимо этой мелодрамы произошли события посерьезнее. Сортируя пополнение, поступившее в КПЗ, капитан милиции Милованов, сменивший на дежурстве старшего лейтенанта Зюзина, попросил ввести следующего. Им оказался Горин Вячеслав Андронович, агроном сельхозобъединения «Заря» Астраханской области. Перед этим Милованов посмотрел «телегу» на агронома, составленную Зюзиным и подивился размаху несостоявшегося преступления: Горин пытался проникнуть в квартиру уважаемого генерала Неживлева и украсть дорогие вещи, а когда налет не получился, то учинил дебош. «Посмотрим на этого громилу, вон откуда бандита занесло, из Астраханской области, и возраст солидный — под „шестьдесят, явно рецидивист с уголовным стажем и никакой не Горин. Придется повозиться на предмет установления личности, — рассуждал Милованов, разглядывая командировочное удостоверение, — явная липа“.

Пока капитан Милованов рассуждал и делал выводы, дежурный милиционер ввел Горина Вячеслава Андроновича, одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения, члена профсоюза, о чем свидетельствовал профсоюзный билет. Глянув на Горина, Милованов ахнул: мужичонка, что называется, ни кожи, ни рожи, неизвестно за что одежонка зацепилась, а туда же — на грабеж пошел! А после ночи, проведенной на нарах, совсем сдал: глаза ввалились, седой щетиной оброс, вместо пиджака грязная затасканная безрукавка. Вспомнил неожиданно Милованов своего деда — вылитый Горин, и не нашел ничего лучшего, как спросить совсем не „милицейским“ голосом:

— А как же ты, батя, в такой кацавейке в столицу приехал, да еще в командировку?

Трудно сказать, что почудилось Горину в этом искреннем сочувствии, только сел он на подкосившихся ногах на привинченный к полу табурет, уронил седую голову на стол, чуть не в самую чернильницу, и заплакал. И понял Милованов, что дело тут совсем уж нечисто, и с безрукавкой, которую назвал по-деревенски кацавейкой, тоже понял. Дотронувшись до плеча Горина, тихо сказал:

— Ты, батя, посиди здесь, а я сейчас приду и пиджачок твой принесу, — и прямиком в КПЗ через коридор. Посмотришь на Васю Милованова и никогда в жизни не скажешь, что он из симпатичного парня двадцати девяти лет от роду может в одно мгновение превратиться в нечто среднее между бизоном и медведем гризли. Таким он вошел в камеру, но, все равно, в руках себя держит, только около скул лицевые мышцы судорогой от ненависти сводит. Увидев Милованова и поняв, что с этим капитаном лучше не заводиться, поднялся разного рода преступный элемент с нар, где за минуту до этого шла карточная игра (хоть и обыскивали их при задержании). Встали, как кто умел, при этом тех, кто до этого сталкивался с КПЗ или отсидел срок в исправительно-трудовой колонии, легко было отличить: они стояли ровно и руки де ' ^али за спиной — сказалась привычка. „Необученные“ стояли вольно и расхлябанно, изображая всем видом, что им абсолютно все равно, хотя руки у них при этом подрагивали от напряжения.

— Кто из вас батю раздел? — шепотом спросил Милованов. Лучше бы закричал, уже больно страшным шопот вышел. Он обвел глазами с десяток молодых мужчин разного возраста, и тут же один парень, с наколками до локтей, протянул Милованову пиджак Горина.

— Жаль, что я капитан милиции, а не просто гражданин СССР, — сквозь зубы проговорил Милованов и обратился к стоящему позади него сержанту, — оформи по всем правилам грабеж гражданина Горина при отягчающих вину обстоятельствах. А потом выясним, за какие дела этого субъекта сюда доставили.

— За что, гражданин начальник? — заюлил парень, — я ведь пошутил! — Но его сокамерник, опытный рецидивист, коротко бросил ему:

— Завяжи язык, барахло! На что позарился…

Милованов вернулся к себе в кабинет и молча подал Горину пиджак. Тот сразу же ожил, одел его и почувствовал себя прежним Вячеславом Андроновичем Гориным. Он засуетился и хотел даже поцеловать Милованова, чем окончательно растрогал капитана. Приняв строгий официальный вид, чтоб не показывать своих чувств к пока что подследственному Горину, и положив перед собой лист бумаги, спросил:

— Ну, а теперь, батя, все начистоту, все как было.

— Сынок, — перебил его благодарный Горин, — раз ты уж пиджачок у того типа отобрал, так забери у своих мои деньги, старшина ночью начисто все сграбастал, а там шестьдесят семь рублей на дорогу и на кляйстер внуку.

— Совсем ты, батя, с катушек слез, — ласково сказал Милованов, — и насчет шестидесяти семи рублей прихвастнул. Не было у тебя шестидесяти семи рублей.

— Как же не было? — искренне изумился Горин, — я даже помню какими бумажками.

— А вот в протоколе изъятия записано, что при обыске у гражданина Горина изъято шестьдесят семь рублей и семьдесят копеек. Вот как, — Милованов рассмеялся, заодно развеселил и Вячеслава Андроновича, ожившего от приятного сообщения. — Как же ты, батя, мог так плохо подумать про нас? Нехорошо это… — впрочем, я не знаю, за какие грехи ты сюда залетел. Сейчас расскажешь, а пока тебя горячим чаем напою. — Не мог избавиться Милованов от ощущения, что сидит перед ним его собственный дед, да и вид у Горина был такой, что честнее и беззащитнее трудно представить.

— Ой, — смешно воскликнул Горин, потирая руки от предвкушаемой радости, — про чай это ты хорошо придумал, а то я что-то совсем захирел. — И когда сержант принес в кружке горячий чай и Горин стал пить его, кряхтя от удовольствия, Милованов поторопил его:

— Ну, а теперь, батя, не задерживай меня, работы до черта. Так с какими же ты намерениями пытался проникнуть в квартиру генерала Неживлева? Я думал, что увижу громилу, а у тебя сопливый парень пиджак отобрал…

— Это ты про что, капитан? — искренне изумился Горин, отставляя недопитый чай в сторону.