Гареев хмыкнул, разглядев содержимое. Холодильник был под завязку набит спиртным.

Дверь бесшумно отворилась, и угрюмый молодой джебраец внес в комнату огромный поднос, уставленный дымящимися блюдами, водрузил его на столик и так же бесшумно исчез.

– Садись с нами, – предложил полковник провожатому.

Хомутов перевел.

– Благодарю. Работа.

– Ну, ступай, – махнул Гареев, и когда джебраец вышел, прикрыв за собой дверь, насмешливо буркнул: – Работа у него, видите ли! Врет, подлец. Боится, как бы не вышло чего.

Он склонился над подносом, вдохнул ароматный пар.

– Недурно! А, Хомутов? Ты чего стоишь истуканом? Мой руки, садись.

Когда Хомутов вернулся в комнату, Гареев уже восседал перед столиком, скрестив ноги, и разливал виски из бутылки темного стекла.

– Давай-давай, – сказал полковник. – Расслабимся немного…

Выпили торопливо и тут же налили по второй. Хомутов смотрел на руку полковника, крепкую, с голубоватой сеткой вен. Он боялся Гареева настолько, что не смел посмотреть ему в глаза.

– Ты чего смурной? – спросил Гареев, но неприязни в его голосе Хомутов не уловил. Виски начинало действовать, и напряжение дня уходило.

– Да нет, все нормально, – сказал Хомутов торопливо. Ему сейчас хотелось одного – оказаться в посольском городке, и чтобы Люда была рядом.

– Ты как переводчиком-то стал? – спросил вдруг Гареев.

– Институт закончил, сначала преподавал в школе, потом в университете. Предложили поработать за границей на нефтепромыслах.

– А теперь, значит, при посольстве? Понятно, – протянул Гареев. – Нравится в Джебрае?

– Ничего. Жить вполне можно.

– «Ничего»! – полковник ухмыльнулся. – А сам зубами за Джебрай держишься.

– Это не совсем так. Просто…

– Что – просто?

– Мне и ехать, в общем, некуда.

– Квартиры нет в Союзе, что ли?

– Есть, однокомнатная. Но меня там никто не ждет. Ну, вернусь я – и что? Снова университет, опять сто пятьдесят в месяц… Мне всего сорок с хвостиком. Почему бы и не поработать здесь?

Хомутов вдруг поймал себя на странной интонации – словно он упрашивает Гареева смилостивиться, дать возможность остаться в Хедаре. Поднял глаза – полковник смотрел на него, не видя, погруженный в себя. Минуту спустя словно всплыл на поверхность, негромко проговорил:

– А хоть и сто пятьдесят Все так живут Или тебе шмотки дороже?

– Вы не так меня поняли, – заспешил Хомутов. – Я о другом. Здесь у меня работа по душе люди вокруг прекрасные…

Он не договорил, потому что Гареев плеснул в стаканы и перебил на полуслове.

– Вот за людей и выпьем. Люди у нас замечательные, Хомутов. В основном. Но случаются и подонки. Предатели, перебежчики всякие С ними у нас разговор короткий.

Гареев описал окружность вокруг мускулистой шеи, изображая петлю, щелкнул пальцами нетрезво подмигнул:

– Как с Пеньковским. Слыхал о таком?

– Слыхал, кажется, – неуверенно сказал Хомутов. – Это которого расстреляли?

– Ну, не то чтобы расстреляли. Пеньковского сожгли в печи. Живьем. За то, что предал.

Хомутов вскинул голову и наткнулся на ледышки гареевских глаз. Сердце Хомутова сжалось.

– Вот так-то, – резюмировал Гареев.

– Живьем? – переспросил Хомутов.

Он все еще не мог поверить.

Гареев отвалился на ковер, опираясь на локоть Сейчас он походил на шейха, утомленного полу денным зноем.

– Разумеется, – подтвердил полковник. – Он падла, на две разведки работал на американцев и англичан. А знал много Что ж, заслужил – получи.

Поймав растерянный взгляд собеседника, Гареев расхохотался. И вдруг Хомутов понял, что полковник и сейчас при деле. Работает. Ведет профилактику. А точнее – просто запугивает его Хомутова.

– Ладно, будем ложиться, – Гареев сладко потянулся. – Завтра все сначала. Крепкий у нас подопечный.

Он еще не знал, что Джавада уже нет в живых. Часом раньше его увели из кабинета, потому что люди, которые работали с ним, устали и нуждались в передышке. В самом конце длинного коридора, перед поворотом на лестницу, дверь одного из помещений открылась. Джавад повернул голову и увидел за спиной того, кто вышел из небольшого кабинета, в глубине, окно без решетки, и понял, что это его последний шанс. То, что пришлось пережить за последние дни, не имеет конца. Страдания прекратятся только тогда, когда он сам сумеет их прервать.