— Мы постараемся решить эту задачу на Рождество, — усмехнулся тот. — Если Гарри Поттер не сделает этого раньше.

Гермиона хмыкнула.

— Я могу отослать тебе книгу с совой или передать через Генри.

— Не стоит. Мистер Поттер может спросить её у тебя в любую минуту. Ненужно спешить без нужды. Не забивай себе голову ребусами Альбуса Дамблдора, Кадмина, если нет прямой необходимости их решать. Его загадки вытягивают слишком много сил и времени. А тебе нужно учиться. Как, к слову, успехи на поприще знаний? Всё получается?

— Разумеется, — пожала плечами Гермиона. — Как всегда.

— Когда я был в твоем возрасте, всё давалось мне легко.

— А сейчас?

— А сейчас жизнь показала зубы. Настоящие клыки. И никакому, даже самому умелому укротителю хищников, не может быть легко в такой компании. Но тем хмельнее будет победа…

* * *

После той ночи Гермиона окончательно изменилась. Всё то, что только зарождалось в ней само по себе, что было лишь неуловимым, призрачным ощущением угрозы, аккумулируемое Хоркруксом, воплотилось в живую реальность. Как тогда, летом, в подземельях поместья Малфоев, ещё будучи диадемой с потемневшими изумрудами, этот осколок души Волдеморта выпростал гнев и усыпил разум, подтолкнув Гермиону совершить поступок, который она долго ещё не могла себе простить и так никогда и не сумела понять, так и теперь тлетворное действие золотого кулона незаметно усыпляло в ней жалость, чувство вины, терпение к чужим ошибкам, сострадание; и будило самые элитные из семи смертных грехов — гордыню, гнев, похоть и алчность.

Все её чувства обострились. То, что раньше беспокоило лишь слегка, усилилось многократно: насмешливое отношение к планам и идеям Гарри, отвращение к бесившемуся от её безразличия Рону, жалость к Джинни, которую только распаляло недовольство её возлюбленным; раздражение, которое вызывали Парвати и Лаванда, вечно строящие какие-то мелкие козни и пакости своей однокурснице; осознание собственной неповторимости, значимости и превосходства над всеми окружающими; дурманящий, острый интерес к Черной магии и любопытство ко всему запретному, всему, что она когда-то считала постыдным. А ещё жгучее, иссушающее желание, лишенная разума подростковая страсть к собственному дяде, этому олицетворению пороков и соблазнов, неизменно приходившему к наследнице Темного Лорда во снах с тех пор, как пр'oклятый кулон занял свое почетное место на её шее…

А время летело, обрывая листы календаря. Недели сменяли одна другую.

Учеба, почти противоестественная любовь к которой в Гермионе тоже усилилась многократно, не давала поднять головы, пятничные занятия с Генри тоже не добавляли свободного времени, хотя и приносили некоторую разрядку. А ещё они давали много знаний — глубинных знаний Черной магии, окунувшись в которую уже сложно выплыть назад… Гермиона увязала в болоте познания, не смея выбраться из его сладких объятий. И только по ночам объятия не менее сладкие заставляли забывать обо всем до самого рассвета и неизменного одинокого пробуждения.

Алиру девушка поселила в своей спальне, вызвав этим безмерное возмущение Лаванды и Парвати. Но они ничего не могли сделать — уже в понедельник, на уроке, Генри лично принес извинения за неудобства и заверил, что змея не опасна — уход за ней входит в дополнительный курс по защите от Темных искусств, изучаемый Гермионой.

Рон и Гарри тоже не выказали восторга по поводу новой питомицы: последний и вовсе питал к змеям почти что личную неприязнь. К удивлению наследницы Темного Лорда, он даже одного разу не попытался заговорить с хладнокровной красавицей, а сама Алира, по наущению своей хозяйки, хранила в присутствии героя магического мира стоическое молчание.

Гермионе же она помогала расслабиться после дневных треволнений; и ещё помогала не применять данные Генри знания на соседках по спальне, хотя временами очень хотелось! Однажды Гермиона всё же проклял'a Лаванду Браун, и на следующий день та свалилась с лестницы, сломав при этом правую ногу, но мадам Помфри быстро справилась с этим. Однако мстительная Гермиона, согретая приятным жаром янтарного кулона на груди, получила истинное наслаждение.

Только кот Живоглот затаил на свою хозяйку обиду и совсем перестал ночевать в девичьих спальнях. Одинокий, он спал в гостиной Гриффиндора около камина и гонял по ночам школьных эльфов. А днями и вечерами дулся на Гермиону, да и на Гарри с Роном в придачу.

Недели, потраченные тремя гриффиндорскими сыщиками на слежку, подслушивание и вынюхивание в гостиной Слизерина и за её пределами, не принесли никаких плодов: ни дезориентированные в школьном существовании Гойл с Крэббом, ни ставшая совершенно невыносимой фурией Пэнси Паркинсон ничего не знали о своем пропавшем дружке. На то же, что от слизеринцев удастся узнать что-то об их бывшем декане, не рассчитывали даже Гарри и Рон.

Четвертого октября, в субботу, Гарри Поттер уехал с МакГонагалл на собрание Ордена Феникса и возвратился только в воскресенье вечером — хмурый и угрюмый. Ничего утешительного он не узнал — Орден в тупике. Найти бежавшего Малфоя–старшего не представляется возможным, место нахождения Волдеморта неизвестно, а таинственное затишье обещает принести несказанно сильный ураган.

— Я рассказал им о Хоркруксах, — сообщил Гарри. Это напоминало капитуляцию. — Мне обещали проследить, где всплывали чаша и медальон. А о четвертом…

— Ты думаешь, Дамблдор не искал их? — спросила Гермиона, теребя пальцами янтарный кулон Когтевран. — Если бы можно было найти их — они уже были бы тут!

— Да знаю я! Но надо же что-то… На Рождество поеду туда, где погибли родители. Может, выясню нечто новое… И ещё побываю в доме отца Волдеморта! И в доме Гонтов.

— Сам? — прищурился Рон. — И за одно Рождество?