Шайкину пришлось сильно растеряться. Но цель манила… Узнав у прохожих направление, он, огибая озера и пруды, которых в городе было множество, устремился на улицу Горького.

«Ну, старый, не больше двух часов проживешь, после того, как я в Москву вернусь!» – зло подумал Митя и почему-то погрозил кулаком недавно оттаявшему после зимней спячки остову «горбатого» «Запорожца».

Улицу Горького он нашел, нашел и дом за номером пять, который опять же не имел квартир. Это было областное управление культуры.

Митя взревел, как раненный боец. Мало что уже соображая, он метался в поисках своей последней надежды – улицы Голубицкой. Та находилась на краю города, построенного на вечной мерзлоте. Пока Шайкин до нее добрался, он испугал пару десятков мурманчан своими дикими глазами и грозными криками в лицо: «Где эта гребаная Голубицкая?!»

Дом номер пять оказался жилым, что немного успокоило Дмитрия. Придав своему лицу, насколько это было возможно, спокойное выражение, он постучал в дверь квартиры номер один. Долго не открывали, и Митя стал от нетерпения бить ногами о пол, как лошадь на параде.

Неожиданно за дверью послышался шорох и неуверенный мужской голос спросил:

– Вам кого?

Митя, обрадовавшись тому, что хоть какая-то надежда замаячила, скоро ответил:

– К Соскачевым!

Потом, слегка поразмыслив, добавил:

– К племяннице ихней.

За дверью вновь послышалась возня, потом шлепанье тапок по полу, тихий разговор и затем громкий смех. Митя, не зная, что думать, снова постучался.

На этот раз голос из-за двери прозвучал вполне уверенно:

– Нет здесь таких! И никогда не было!

– Как?!

– Вот так! – ответил житель квартиры номер один и жизнерадостно засмеялся. Он боялся преследования за невыплаченные алименты, а стучащийся к нему чудак был явно по другому делу.

– Откройте! Откройте немедленно! – колотился в дверь Митя.

Все мечты его рухнули. Не будет теперь ни денег, которые он намеревался отнять у Соскачева, ни тех благ, которые можно было бы на них приобрести.

Дверь распахнулась и здоровенный кулак с наколотым на пальцах именем «Витя», мощно соприкоснулся с челюстью Шайкина. Его отбросило к стене и сквозь наползающий на глаза туман, он увидел небритого амбала в синей майке и старых трико, который довольно скалил зубы.

Очнувшись, Митя выскочил на улицу. От злости и бессилия Шайкин взвыл. Он награждал московского пенсионера-филателиста такими сочными и размашистыми словами, что вряд ли возможно найти их хоть в каком-нибудь орфографическом словаре.

А поминаемый Шайкиным дед, непрерывно икая, с интересом наблюдал через иллюминатор за извилистой береговой линией Черного моря.

Количество членов экспедиционного корпуса Тони возросло до трех человек – пришлось взять с собой учителя. Джабраил ночью, во время совместной пьянки, рассказал Крабову о деле. Рассказал без какого-либо намеренья, а так, случайно. Но в этом был и свой плюс – у Олега Семеновича была машина.

Еще не было и девяти часов, а старенькая «Вольво», уже ехала по грунтовой дороге, пробиваясь к шоссе. За рулем сидел Джабраил. На заднем сиденье находились Тони и учитель. Поскольку делать, до приезда в Сочи, особо было нечего, они вели умную беседу.

– Вы, американцы, погрязли в рационализме. Вам из этой ямы уже не выбраться, – бурчал не выспавшийся Крабов.

– У них, тьфу, у нас лучшая в мире демократия, – нехотя парировал Энтони и с удивлением заметил, что нападки на его родную страну вовсе не вызывали у него гнева или хотя бы раздражения. Раньше за такие слова он мог бы и в морду дать.

– Ну, ты скажешь! «Демократия»! Вы еще негра президентом выберете, совсем кирдык вам будет.

– Про негра это ты, конечно, загнул. А чем у вас лучше? Посмотри вокруг. Разруха одна. Земля заброшена, – в поле одиноко ржавел трактор, с которого уже успели снять гусеницы, наглядно подтверждая слова американца, – никто ничего не делает, только турецкое тряпье друг другу перепродаете.

– Это все временные трудности. Наладим рыночную экономику…

– Через пятьдесят лет. И так же «погрязните в рационализме»!

– С нами такого не случиться. Натура наша крепче против вашей.

– Кто бы говорил? – Тони перешел на личности, – Ты зачем школу бросил и всякую хрень теперь людям продаешь? Душевный порыв?!

Крабов от обиды закусил губу и отвернулся. Но тут же снова обернулся к Тони и, прищурив глаза, спросил:

– А ты, если такой уж чистокровный янки, почему водку пил, про церкви меня расспрашивал, «за жизнь» со мной и Джабраилом разговаривал? Да и еще две пачки «Мальборы» из буфета у меня своровал!