Папа подтянул к себе валявшуюся рядом лыжную палку, стал выкапывать в снегу приступки. Сделал одну, вторую, упёрся в них локтями, чуточку продвинул непослушное тело. Затем ещё, ещё… А потом снег не выдержал тяжести, осыпался, и папа опять оказался на дне ямы. Но он не сдавался, снова и снова карабкался туда, наверх. И каждый раз скатывался вниз.

Палку из рук папа выпустил лишь после того, как окончательно выбился из сил, когда понял, что все его старания напрасны…

Он лежал на спине и смотрел на звёзды. Какие они далёкие-далёкие. И какие бесстрастные, равнодушные, холодные. Такие холодные — подбирались к самому сердцу. И не удивительно. Всю ночь пролежал папа в снегу — светать начало. А сколько ещё предстоит лежать?

Быть может, папа давно уже закоченел бы, если б не Руслан. Он ни на шаг не отходил. Теребил за воротник: держись, хозяин, держись! То и дело тыкался мордой в лицо — согревал дыханием.

О том, чтобы послать Руслана за помощью, у папы и мысли не было. Знал: Руслан по-своему понимает верность и преданность. Скорее ляжет рядом и умрёт, чем оставит хозяина в беде одного.

И вдруг этот надёжный, этот преданный друг покинул папу. Сначала навострил уши, к чему-то прислушался, потом, нервно взвизгнув, выскочил из ямы. Оказалось, его тончайший слух уловил человеческие голоса.

Это были охотники. И оба на лыжах. Руслан забежал вперёд, загородил путь.

— Бешеная, — сказал один, — прибить надо.

— Постой, — возразил второй, — морда-то видишь какая смышлёная? А глаза?

— В самом деле, — согласился первый, — пес что надо. Может, с нами пойдёт?

Они попытались поймать собаку, та не давалась. Но и далеко не отбегала. По-прежнему решительно преграждая им дорогу, выразительным поворотом головы, помахиванием хвоста, всем своим видом звала их за собой. И охотники поняли, что это неспроста, что с хозяином гончей, видимо, случилось какое-то несчастье. Скомандовали:

— Ну-ка, веди!

Руслан побежал по своему следу, то и дело оглядываясь. Встревоженные охотники не отставали. И вот сначала увидели торчавшую в снегу лыжу. Вторую — тоже, к счастью, уцелевшую, — нашли в яме.

Смастерив из лыж салазки, охотники положили на них папу, отвезли в город, в больницу.

Руслан остался на улице. И трое суток, как бессменный часовой, не сходил с места. Трое суток не ел, не пил, не смыкал глаз. Лишь на четвёртый день, когда по выражению лиц Саши, Светы и Серёжи, навестивших папу в больнице, понял, что беда миновала, покинул свой пост.

В сенях дробно простучали каблучки, легонько скрипнула дверь, и в её проёме выросла мама. Весёлая, красивая, звонкоголосая. Прямо с порога сказала:

— Всем, всем, всем привет! Вы соскучились иль нет?

Шутница мама! Как не соскучиться, если целых три дня не виделись? Облепили её ребятишки со всех сторон, давай тормошить, подпрыгивать:

— Ура, ура, приехала!

— Верно, — смеялась мама, — верно, не с луны свалилась — на электричке приехала. — Обняла всех, расцеловала, а потом присела на корточки, поочередно посмотрела каждому в глаза, пропела:

— Вижу, вижу: есть хотите. Ну, немножко потерпите. Через полчаса для вас будет ужин — первый класс!

Время было позднее, и, конечно, все проголодались. Но Серёжа испуганно напомнил:

— Папа, папа! Ты ещё про синичку не рассказал!

— Фьють-фьють, — присвистнул папа. — Действительно. Но, может, сначала всё-таки поедим, а?

— Нет, — сказали Света с Сашей. — Ты же слышал маму: ужин только через полчаса. Успеешь рассказать.

— Понял, требование единогласное. Тогда сдаюсь. — Папа шутливо поднял руки, покосился на кухню, где на сковороде уже шипела и потрескивала яичница с салом, повторил: — Сдаюсь. Только, чур, не перебивайте. А повстречался я, друзья-товарищи, с синицей вот так…

Собрался утром папа на рыбалку, а мама говорит:

— Куда ты в такую стужу? Замёрзнешь совсем.

Посмотрел папа на термометр, прибитый к оконной раме с улицы, поёжился: 39 градусов! И правда, можно в сосульку превратиться. Но на рыбалку всё-таки пошёл, постарался лишь одеться потеплее. На голове — лисий малахай, на руках — меховые рукавицы, ватные брюки в валенки заправлены. А ко всему этому новый полушубок с длинной-предлинной шерстью.

— Теперь мне, — сказал, — и тундра нипочём!

Пришёл на Сок, стал искать свою старую лунку, нет её — снегом занесло. Пришлось пробивать новую. Ударил пешнёй по льду — во все стороны хрустальные осколки разлетелись, голубоватыми огоньками сверкнули.

Продолбил папа лунку, из рюкзака складной стульчик вынул, удочку приготовил, на крючок мотыля насадил, однако в воду опустить не успел. Потому что с берега реки, ощетинившегося насквозь продрогшими деревьями, какая-то птичка-невеличка прилетела. Животиком неуклюже шлёпнулась на рюкзак, будто у неё ноги были перебиты, набок повалилась, глазки-бусинки закрыла. А сама такая хорошенькая! Грудка жёлтая, на голове — чёрная шапочка, вся аккуратная, пригожая.