Так почему же я обратилась к психотерапевту?

Почему, твою мать, ты обратилась к психотерапевту?

Никак не пойму.

Достаю блокнот, вычёркиваю из него строку с вопросом о клептомании, убираю его обратно и топаю в сторону отеля. Захожу внутрь, отдаю на ресепшене карту гостя, забираю магнитный ключ, поднимаюсь на свой этаж и захожу внутрь, повесив табличку на двери надписью вверх: «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Даже не разуваясь, залетаю в номер, открываю бутылку «Бейлиса» и делаю пару небольших глотков. Вкусно. Безумно вкусно. Приятно греет. Но спермой явно не пахнет, разве что схоже с ней по степени вязкости, как я и записала вчера. Решаю, что надпись про сперму в моём блокноте — это слишком уж мелочно. Достаю блокнот и вычёркиваю.

Сажусь на диван и погружаюсь в свои мысли, переваривая впечатления дня и потихоньку попивая свой любимый — а в этом у меня теперь нет сомнений — ликёр.

Кстати, я так сегодня ничего и не поела.

Ну и ладно, поем завтра.

Затем раздеваюсь, иду в ванную, принимаю душ и, не одеваясь, падаю в кровать.

В глазах уже вертолётит, и, думается мне, что я и не алкоголичка. Ведь меня сильно вставило, но чувствуется, что я не горю желанием припасть к горлышку снова и снова.

Разбираю постель и закапываюсь в одеяло.

Последний раз на сегодня достаю блокнот, раскрываю его и вычёркиваю вопрос об алкоголизме.

Кстати, интересно, а я вела дневник? Мой ежедневник очень его напоминает. Ну, отдалённо.

Да, трудный был сегодня день.

Все люди как люди, а я — никто. Ну, так скажем, никто с никчёмным прошлым, которое, до кучи, мне никак не удалось вспомнить до конца. Всё моё будущее — равно как и прошлое — весьма туманная перспектива.

Но что-то мне всё же удалось.

И нет сомнений в том, что удастся снова.

Завтра мне надо на приём к Крылову. К моему персональному Иисусу. Завтра я расскажу ему всё, что сегодня со мной произошло и, посмотрим, может, он мне скажет что-то дельное.

Очень скоро я усну, но до того момента, как и сейчас, меня будет одолевать тупая грусть. И чувство непричастности к собственной жизни. И полнейшая неопределённость.

Так нечестно, что я ничего не помню.

Или я сама в этом виновата?

Кажется, вам интересно, что же было со мной дальше?

Мне тоже.

Я уже несколько раз предупредил тебя, что буду предельно откровенен. Поэтому со всей своей прямотой заявляю: да, я решил развестись с женой. Да, я решил вас бросить.

Да, я вас бросил, потому что не хотел жить с женой-алкоголичкой и дочерью-уродом.

Да, я ушёл от вас потому, что вы не были мне нужны.

Я знаю, что это плохо, но мне было бы хуже, если бы я с вами остался.

Целый месяц я много пил и мало спал. Много думал и почти не ел.

Нет, если тебе интересно, мне не было хорошо оттого, что я сделал.

И если честно, я до сих пор себя виню за это. Даже сейчас, когда пишу эти строки. Это послание. Последнюю волю усопшего меня.

Процесс развода дался мне нелегко. Судья, к несчастью, оказалась женщиной, и она заведомо была против меня. Эта сраная женская солидарность.

Во всяком случае, я заранее знал, что неправ. Поэтому я не был против, когда судья объявила своё решение: двадцать процентов от прибыли из всех моих источников дохода ежемесячно. После вычета налогов. Плюс к тому, поскольку ты была не просто несовершеннолетним ребёнком, а ещё и ребёнком-инвалидом, то алименты мне назначили не до достижения твоего совершеннолетия, а пожизненно. Ценой моего ухода стала пятая часть того, что я достигну за всю свою будущую жизнь.

Да, иногда мы совершаем дорогие ошибки.

Когда судья задала вопрос, хочу ли я заявить права на еженедельные посещения своей бывшей семьи, в качестве «воскресного папы», я отказался, потому что не хотел лишний раз ворошить вехи прошлого. Сейчас же я со всей прямотой могу заявить, что попросту боялся.

Я знал, что поступил не по-мужски, и заранее знал, что не смогу смотреть тебе в глаза. Я знал, что однажды ты подкатишь ко мне, обнимешь меня за ногу. Вцепишься в штанину пальчиками. И спросишь: «Папа, а почему ты от нас ушёл?». Таким милым голосочком. Сидя в инвалидной коляске. Посмотришь на меня снизу вверх своими красивыми глазками. Хлоп-хлоп. И скажешь: «Папа, вернись к нам. Я же тебя люблю». Потом снова прижмёшься к ноге, обняв её. Вцепившись пальчиками в штанину. Заплачешь, не желая отпускать. Я знал, что не смогу найти слов.

Уходя — уходи.

Да, я признаю, что испугался. Во всяком случае, сейчас я могу сделать это спокойно.

Мою квартиру никто разменивать не стал, поскольку у твоей мамы уже до нашей свадьбы была своя, и при нашей семейной жизни она не стала её продавать, а сдавала какой-то семье приезжих.

И потекли годы. Естественно, я ударился в работу и вновь вернулся к своим нескончаемым любовницам и тусовкам. Моё состояние росло, и в 1999 году я открыл свою частную контору, специализирующуюся на психоанализе. Со временем, лет за пять, этот бизнес перерос в элитную частную клинику, владельцем которой я являюсь и по сей день. По сей день — имеется в виду тот день, когда я пишу это послание. Последнюю волю усопшего меня.