Вы стояли у самой воды, и небо над головой было невероятное: кобальтово-синее с белоснежными букетами облаков. Она улыбалась, влюбленная в эту светлую ширь. Ты посадил на ладонь божью коровку, зажал в кулаке: сиди смирно!

— Скатерщиков говорил, что у вас есть кинокамера. Что же вы снимаете? — спросила Кира.

— Природу, людей. С увеличителем даже козявок всяких снимаю.

— Значит, я смогу увидеть себя на экране?

Ты обрадовался, заспешил:

— Да хоть сейчас сбегаю за кинокамерой! А если никуда не торопитесь, пойдем вместе, посмотрите, как я живу.

— Осмотр вашего жилища отложим до другого раза. Подожду у подъезда...

Вы бегали с кинокамерой в зелено-бурой чаще. Кира, окутанная серебристым блеском сосен, позировала у «выдающихся» деревьев, придавая своему лицу мечтательное выражение. То были веселые брызги жизни, их всегда бывает жаль потом, при воспоминании. Их жаль сейчас... жаль до спазм в горле...

И еще вы встречались много раз вот у этой лиственницы. И только недавно заговорили о деле.

— Скатерщиков внес рационализаторское предложение, — сказала она.

— А, знаю: совмещенное управление молотом и манипулятором.

— И как ты к этому относишься?

— Голосую «за» обеими руками. Правда, здесь есть маленькое «но».

— Ты хочешь сказать, что идея уже реализована в молотовых отделениях металлургических заводов Челябинска и Златоуста?

— Угадала. Факт общеизвестный. Я даже знаю, как это делается: агрегаты управляются на расстоянии с одного выносного пульта. Правой рукой и правой ногой оператор управляет ковочным молотом, а левой рукой — ковочным манипулятором.

— Но Скатерщиков дал другую схему.

— Другую?

— Да. Он предлагает перейти на программное управление агрегатом «молот — манипулятор».

— Этого еще не хватало! Каким же образом Петенька намерен задавать программу свободной ковки?

— Его схема несложная, она напоминает в общем-то обычный телефонный коммутатор. Просто и оригинально. Стоит набрать цифровой код...

— Вспомнил: Петр до армии работал на телефонном заводе, вот откуда у него коммутаторы. И ты обещала поддержку?

— Разумеется. Это моя обязанность.

— Да вы оба рехнулись!

— Почему?

— Ты догадываешься, что все это значит? Это же автоматизация свободной ковки!

— Ну и что же?

— А то, что свободную ковку автоматизировать невозможно. Все равно что заставить счетную машину сочинять стихи.

— Но ведь она сочиняет стихи?

— Сочиняет. Но какие? Под модерн — ни черта не разберешь, здравого смысла нет. Строчки с кривой логикой. А свободную ковку под модерн нельзя, вал кривой получится.

— Может быть, ты все-таки преувеличиваешь? Это, мне кажется, все же легче, чем, скажем, попасть космическим снарядом в Марс или Венеру.

— Буду рад Петиным успехам. И все-таки остаюсь при своем.

Но самому-то себе можно было признаться: затея Скатерщикова не так уж восхитила тебя. Поднимет Петя шум, заставит компетентных людей заниматься своей идеей программного управления, а потом плюхнется в лужу — позора не оберешься. Да, ты искренне устрашился за своего приятеля, так как привык оберегать его репутацию. И вдобавок тебя неприятно поразило то обстоятельство, что Скатерщиков не счел нужным поделиться с тобой идеей коммутаторного программоносителя, а сразу обратился в бюро автоматизации и механизации, вовлек в эту историю Киру. Тут проглядывало уже некое коварство, нарушение законов дружбы.

...Алтунин поднял голову — показалось, будто у автобусной остановки мелькнула дубленка Киры. Он хорошо знал эту дубленку с белой оторочкой. Нет, это не Кира. Это вальцовщица Нюся Бобкова. Она заметила Алтунина, помахала варежкой: подожди, мол, не уходи. А он и не собирался уходить. Стоял и наблюдал, как Нюся бежит по утоптанной тропинке. Нюся Бобкова вот уже почти год упорно добивалась расположения Алтунина, но он равнодушен ко всем ее заигрываниям. Однако молва давно соединила их, и среди парней считалось, что Нюся — девушка Алтунина, ухаживать за ней не следует. Нелепейшая ситуация. Даже Петя Скатерщиков иногда говорил:

— А твоя-то красотка благодарность в приказе получила. На курсы поступает. Симпатичная девчонка, ничего не скажешь.

У Нюси Бобковой была какая-то странная, словно бы обнаженная улыбка больших, вишнево-красных губ. Ее удлиненные, блестящие карие глаза всегда светились лаской. На округлых, высоких скулах неизменно горел румянец. Все находили ее красивой, и только Алтунин насмехался над ней, называя Дульсинеей Тобосской. Она не сердилась, наверное, считая, что «мужик» имеет право на грубоватую шутку.