Любовником богатой и эксцентричной дамы стал Сергей Маковский. За него она в конце концов вышла замуж. Так и переехала в квартиру Маковского мебель адмирала Матюшкина...

Николай Гумилев жил в доме № 65 меньше года, но именно к этому времени относится еще один любопытный мемуар. На сей раз о своем визите к Николаю Степановичу вспоминает Корней Чуковский, и его строки ничуть не уступают по живописности рассказу Ходасевича: «Как-то он позвал меня к себе. Жил он недалеко, на Ивановской, близ Загородного, в чьей-то чужой квартире. Добрел я до него благополучно, но у самых дверей упал: меня внезапно сморило от голода. Очнулся я в великолепной постели, куда, как потом оказалось, приволок меня Николай Степанович, вышедший встретить меня у лестницы черного хода. (Парадные были везде заколочены.)

Едва я пришел в себя, он, с обычным своим импозантным и торжественным видом, внес в спальню старинное расписанное матовым золотом лазурное блюдо, достойное красоваться в музее. На блюде был тончайший, почти сквозной, как папиросная бумага – не ломтик, но скорее лепесток серо-бурого, глиноподобного хлеба, величайшая драгоценность тогдашней зимы.

Торжественность, с которой еда была подана (нужно ли говорить, что поэт оставил себе на таком же роскошном блюде такую же мизерную порцию?), показалась мне в ту минуту совершенно естественной. Здесь не было ни позы, ни рисовки. Было ясно, что тяготение к пышности свойственно Гумилеву не только в поэзии и что внешняя сторона бытовых отношений для него важнейший ритуал.

Братски разделив со мной свою убогую трапезу, он столь же торжественно достал из секретера оттиск своей трагедии "Гондла" и стал читать ее вслух при свете затейливо-прекрасной и тоже старинной лампады.

Но лампада потухла. Наступила тьма и тут я стал свидетелем чуда: поэт и во тьме не перестал ни на миг читать свою трагедию, не только стихотворный текст, но и все ее прозаические ремарки, стоявшие в скобках, и тогда я уже не впервые увидел, какая у него необыкновенная память».

Корнею Чуковскому приходилось бывать в доме № 65 и несколькими годами позже, уже после гибели Гумилева. Об этом есть запись в его дневнике, помеченная 12 декабря 1921 года: «На днях объявилась еще одна родственница Некрасова – г-жа Чистякова... Адрес: Николаевская, 65, кв. 9. Я пошел туда.

Мороз ужасный. Петербург дымится от мороза. Открыла мне маленькая, горбоносая старушка, в куцавейке. Повела в большую, хорошо убранную холодную комнату.

– Собственно, я не дочь Некрасова, а его сестра. Я дочь одной деревенской женщины и Некрасова-отца...

В комнате большая икона Иисуса Христа (которого она называет "Саваофом") и перед иконой неугасимая лампадка... с керосином. Мы с нею оживленно болтали обо всем. Она рассказала мне, что знаменитую "Зину", "Зинаиду Николаевну" – Некрасов взял из Публичного дома, что эта Зина перед смертью обокрала его и т. д.».

За Чистякову потом Чуковский хлопотал в разных ведомствах – чтобы ей прибавили пенсию. Впрочем, и сама Лукия Александровна оказалась не промах. Энергично отстаивала свои права, жаловалась, куда следует, на соседей и на условия жизни. А шесть лет спустя попала даже на страницы вечерней «Красной газеты»: «Сестра поэта Некрасова Л.А. Чистякова-Некрасова, проживающая по ул. Марата, 65, обратилась в ЛУНИ с просьбой о предоставлении ей льгот по квартирной плате. Чистякова-Некрасова проживает в той квартире, где некогда жил сам поэт. Управление недвижимых имуществ передало это ходатайство на усмотрение домоуправления. Правление ЖАКТа постановило предложить Чистяковой-Некрасовой самой назначить себе цену на квартиру».

Схитрила гражданка Чистякова! Ну никак ее брат Николай Алексеевич не мог жить в ее квартире – хотя бы потому, что умер он в 1877 году, а дом № 65 возведен был в 1879 – 1880 годах. Но напористая сестра поэта рассудила верно: до таких тонкостей никто не докопается...

Ну а напоследок нам надо бы коснуться печальной темы, которую намечает судьба Николая Гумилева. Его расстрел в августе 1921 года был далеким предвестием тех кровавых репрессий, которые обрушились на страну полтора десятилетия спустя.

Осенью 1937 года улица Марата не раз видела печально знаменитый «воронок»: здесь арестовывали и одного за другим увозили будущих врагов народа. В «Ленинградском мартирологе», где учтены расстрелянные горожане, есть справки о жильцах 38 домов по улице Марата. Мы уже вспоминали о погибшем джазмене Эдуарде Корженевском, а в печальном перечне есть и шоферы, и рабочие, и врачи, и директора заводов...

В этом ряду судьба отвела дому № 65 особенное место: осенью 1937-го здесь органы нашли сразу пятерых врагов народа. Первым был арестован 30-летний портной Хаим Шумович: за ним пришли 21 сентября. Потом пришел черед 58-летнего Петра Петрова, а следом и его сына – 2 октября и 19 октября. Наконец, в один день 23 октября были арестованы 37-летние инженер Юрий Гезехус и электромонтер Антон Козловский.

Все они были расстреляны.

Перекресток улицы Марата и Социалистической по-настоящему уникален: каждое стоящее на нем здание внесло свой вклад в литературную историю. В этой четверке дом № 67, принадлежавший крупному домовладельцу Фокину нисколько не теряется – хотя его многолетний обитатель не был выдающимся писателем. Но он дружески общался с великими и собирал у себя дома лучшее литературное общество столицы.