Шрифт:
– Теперь уже окончательно, – сказала женщина.
– Что окончательно?
– Окончательно не сошлись характерами, – сказал мужчина.
Со вздохом, тётечка приняла у них заявление.
– А через сколько вы придёте опять жениться?
Мужчина и женщина расхохотались в ответ. Хорошо быть такими весёлыми, даже завидно, подумала я. Это был загс, здесь ещё был смех…
Но через какое-то время вызвали в суд. Здание суда – самое мерзкое и страшное на свете здание. Наверное, страшнее – только морг. Но в морге – по-другому. В морге не так унизительно.
Было очень неприятно встретиться с Б. Нас с ним вызвали на собеседование и дали месяц на раздумье. Б. такой удивлённый:
– А чего это ты надумала разводиться?
За девять месяцев он пришёл только два раза. Сообщить, что денег на сына дать не может, потому что денег у него нет.
Хотелось бы поскорее завершить эту неприятную процедуру и больше не видеть его никогда.
– Ну, как там поживает мой сын? – непринуждённо спросил он.
– Разве у тебя есть сын?… – спросила я. – А мой сын поживает хорошо.
Через месяц на заседание суда он не явился, пришла только я, и нас без особой волокиты развели.
Через две недели съездила ещё раз в это мерзкое здание и получила бумагу с решением суда. Почувствовала большое облегчение. Нет, никогда больше я не вляпаюсь в такую историю!
По вечерам, уложив Антошу спать, мы с бабушкой подолгу засиживаемся на кухне…
Бабушка – потрясающая рассказчица. Больше всего я люблю, когда она рассказывает о своём детстве, о той удивительной жизни, которая была ещё до революции, ещё до всех войн, коллективизации и репрессий…
Рассказы моей бабушки – о её детстве в украинском селе Васильевка – это одни из моих любимых рассказов в мировой литературе. Хотя рассказы эти бабушка так и не записала на бумагу.
Но она записала их в моё сердце…
…Так и живут там – в глубинах моего сердца – беленькие хатки, крытые потемневшей соломой… Вишнёвые сады и розовые мальвы в жёлтой пыльце под низеньким окошком… А в хате – земляные полы, устланные свежей, пахучей травой и берёзовыми ветками – я как будто чувствую босыми ступнями их прохладу – и пола, и травы, и ветвей. А в углу -украшенные вышитыми рушниками старые иконы – я как будто чувствую на себе их пристальный взгляд… У окна – старинный ткацкий станок, на котором работал мой прадед Лаврентий, тихий и ласковый, а моя бабушка, тогда ещё малышка, Даша, седьмой ребёнок в семье, сидела рядышком с любимым отцом и во всём ему подражала… И прабабка Параскева, громкая и властная, отменная хозяйка и строгая мать, она тоже живёт в моём сердце. И бабушкины братья и сёстры, все такие разные: кто пошёл мягкостью характера в отца, а кто – властностью в мать. И старая груша в саду у колодца, и ласковая речка Самара, и дубовая роща на том берегу, и задумчивая, неутомимая кукушка… – всё, всё живёт в моём сердце… И, конечно же, – запахи: тепла, свежевыпеченного хлеба, парного молока… И можно слушать рассказы о той давней, почти сказочной жизни из вечера в вечер… и никогда не наскучит.
Бабушка так аппетитно про всё рассказывает! И про то, как весело, с сёстрами, толкли в большой деревянной ступе пшено, чтобы испечь из этой муки вкуснейшие блины…
– Это – Великим Постом, в конце зимы. Хотелось всё же иногда чего-то вкусненького. Мать, Параскева, говорила: хотите блинов? Идите, толките пшено!
– А почему из обычной муки не пекли? – спрашиваю я.
– Ну, что ты! Пшеничная мука – только для хлеба!
– Надо как-нибудь попробовать, натолочь пшена… – говорю я мечтательно.
– Делать тебе больше нечего? – смеётся бабушка.
…И про то, как зимними вечерами сидели в хате при лучине, с сёстрами и подругами, и рассказывали друг другу сказки и разные истории…
– Тогда-то я и научилась рассказывать, – говорит бабушка. – Хотя я была самая младшая, но все обратили внимание, что я рассказываю лучше многих взрослых. Я с первого раза всё запоминала и могла много своего добавить. Я даже не знаю, откуда у меня что бралось. Как-то само приходило на язык. Наверное, оттого, что я с детства много читала. Книги были моя страсть! Мне от матери даже влетало за это. Она даже прятала их от меня. Но я их везде находила!
…И как весной ходили в лес за рекой за синими подснежниками… Бабушка их называет «пролесками». Бабушка всю жизнь обожает цветы! Она без цветов жить не может. Любая ветка, любая косточка, воткнутые ею в землю, приживаются и зацветают! А весна для бабушки всегда начинается с букетика синих пролесков, которые появляются в лесах к её дню рождения…
И опять наступает долгий зимний вечер. И мой сынок сладко посапывает в кроватке…
– Бабушка, расскажи что-нибудь о своём детстве, – прошу я.
– Так ты ведь знаешь уже всё наизусть! – говорит она.
– Всё равно расскажи!
– А почему ты никогда не спросишь меня, как всё было? – как-то раз спросила меня бабушка.
– Ты о чём, бабушка?
– О войне. О концлагерях. Разве тебе не интересно узнать?
– Бабушка, так ведь я всё знаю! Всё помню…
– Откуда ты можешь знать? Ты никогда не спрашивала меня об этом. И я никогда не рассказывала тебе.
– Но ты рассказывала это ПРИ МНЕ. Всю мою жизнь. С первых дней… Бабушка, это вошло в меня с пелёнок! Ещё с тех пор, когда я лежала в колыбели – там, на Философской улице… И потом, много-много раз в жизни, ты рассказывала это другим, но при мне…