Шрифт:
– Ты скажи что-нибудь на французском языке, а часы переведут на русский. Это – говоряще-переводящие часы.
Я говорю в микрофон:
– Je vous aime!
И часы Антошиным голосом переводят:
– Я вас люблю!
Говоряще-переводящие часы поглотили Антона на несколько дней.
У нас гостит бабушка Дора.
Я уехала в Литконсультацию за работой.
Возвращаюсь – бабушка в слезах.
– Бабушка, что случилось?!
– Я не понимаю, что Антоша говорит… – плачет она. – Он на каком-то непонятном языке со мной разговаривает, а я ничего не понимаю! Говорю ему: иди обедать, а он мне непонятно что в ответ…
Ты разговаривал с ней по-французски! В три года ты с лёгкостью переключился на другой язык. И какое-то время отказывался говорить по-русски. Так что нам с бабушкой пришлось тебя просить и уговаривать вернуться в лоно родного языка…
И хотя со временем ты позабыл эту игру во французский язык, но в твоём словаре закрепилось смешное: «жевуземчик!» (от французского «жевузем» – я вас люблю).
А потом это словечко стало нашим общесемейным.
Моё окно светит все ночи напролёт… Но ведь и то окно – у канала – оно тоже не спит!
По ночам вышагиваю рецензии. Уже третий год… Я по-прежнему работаю в Литературной консультации. А ещё мне стали давать рукописи на рецензию в издательстве «Детская литература». Но платят там сущие копейки. Эх!… А деваться некуда. Я хватаюсь за любую работу.
Не забыть: как мы писали рецензии вместе с Антоном.
Я готовила ужин и диктовала. А он быстренько, одним пальцем настукивал на «Олимпии». Практически без ошибок! Если не знал, как пишется слово, спрашивал.
В три года он был уже моим замечательным помощником. Спасибо тебе, сынок!
Когда я стала рецензировать рукописи в «Детской литературе», я всегда давала их прочесть тебе. Твоё мнение для меня очень много значило. Иногда ты меня переубеждал. Мне казалось: стихи скучные, или рассказы слишком заумные, а ты убеждал меня в том, что они – «хорошенькие, смешные». А иногда – наоборот: мне казалось, что вполне даже ничего, а ты говорил: «Выбрось эти стишочки в мусорное ведро!»
И я меняла свой взгляд на них. В детской литературе ты был для меня главный эксперт и консультант.
Однажды произошёл жуткий случай. Тебе не понравилась рукопись. Очень не понравилась! Ты взял ножницы, вырезал всю середину (рукопись представляла собой толстую общую тетрадь) и изрезал страниц двадцать на мелкие кусочки…
Когда я это обнаружила, мне стало дурно. А обнаружила я это, когда пошла высыпать мусорное ведро – из ведра в мусоропровод посыпались клочки изрезанной рукописи… Меня бросило в жар! Что же теперь будет? Ведь рукописи я сдавала в издательство вместе со своими рецензиями на них. И всё это отсылалось обратно автору…
Несколько месяцев я ждала, что меня вызовут к директору издательства, в суд, в прокуратуру… Ведь автор мог решить, что часть его рукописи похищена!
Странно… но никаких санкций не последовало.
И всё же я взяла с тебя слово больше рукописи не истреблять.
Эта вечная проблема: поиски недостающего листика бумаги!
Всегда на последнюю рецензию не хватало двух листочков бумаги. Просто колдовство какое-то! И начинались поиски этих листочков по соседям…
Бумага в те годы была страшным дефицитом. Пачку бумаги можно было купить только в магазине Пишущих машинок на Пушкинской. И то не каждый день. Её надо было выследить! Успеть, поймать… Жаждущие бумаги приезжали к открытию магазина и толпились у его дверей, в ожидании, когда двери, наконец, распахнутся – чтобы ринуться внутрь… к полкам… на которых – желанные, плотные пачки БЕЛОЙ БУМАГИ!
Или – их отсутствие…
Не забыть эти поездки за бумагой на Пушкинскую. И какой счастливой я оттуда возвращалась, если сумка моя была отягощена пачкой БУМАГИ! О, счастье!…
А через какое-то время опять начинались поиски недостающего листочка…
Антошка говорил непрестанно! С утра до ночи. С перерывом только на сон.
И я взмолилась однажды:
– Дай мне подумать мои мысли! МОИ мысли!
Он очень удивился. Что у меня есть какие-то свои, отдельные от него, неведомые ему мысли. Он замолчал, ошарашенный. Помню его удивлённый взгляд…
Но через минуту он уже щебетал, как неутомимый весенний скворец…