Шрифт:
– Стоп, стоп, стоп! – Она внимательно и строго смотрит на нас: – Девочки! кто гудит?
Мы недоумённо переглядываемся – никто не гудит.
– Так, начнём сначала!
– «Летите, голуби, летите!… Для вас нигде преграды нет…»
Любовь Григорьевна вновь останавливает нас резкими хлопками:
– Девочки, кто всё-таки гудит? что за шутки? – Она уже начинает сердиться, а мы в полном недоумении. – Заново! но без этих шуток!
Поём… Любовь Григорьевна внимательно наблюдает за каждой из нас. Допели песню до конца. Тишина.
– Так, теперь поёт только первый голос, – говорит Любовь Григорьевна.
Спели.
– Теперь – поёт второй голос, – говорит Любовь Григорьевна.
Спели.
– А теперь – поёт третий! – говорит Любовь Григорьевна строгим голосом.
Поём… поём… Да так стараемся! Прямо из кожи лезем.
Любовь Григорьевна внимательно слушает и как-то странно смотрит на меня. «А я-то тут при чём?» – испуганно думаю я и пою с ещё большим старанием.
Спели. Тишина…
Любовь Григорьевна продолжает в грустной задумчивости разглядывать меня. Мне становится очень неуютно под её взглядом.
– Деточка, – говорит она каким-то жалостливым голосом, -. дело в том… – Она замялась, подыскивая слова. – Дело в том, деточка, что у тебя оказался очень низкий и очень сильный голос – ты всех заглушаешь. Поэтому мне и показалось вначале, что кто-то гудит. Что же мне с тобой делать?…
Я молчу. Что я могу сказать? Я не замечала раньше за собой таких свойств. И решительно не знаю, что с ними делать.
– Скажи, – говорит Любовь Григорьевна ласково-извиняющимся тоном, – тебя не очень огорчит, если… если я предложу тебе не ходить на хор?
– Да нет, вовсе не огорчит, – говорю я, а сама внутри прыгаю от радости: мне никогда не нравилось хоровое пение.
– Ура! мне не нужно ходить на хор! Сама директор меня от него освободила! – сообщаю я домашним.
– Почему?
– У меня слишком сильный голос!
– Странно, – говорит мама, – разве за это выгоняют с хора?… Может, мне пойти поговорить с учительницей?
– Ой, мамочка, не надо, прошу тебя, я ведь не собираюсь быть певицей.
На этом мои голосовые упражнения и кончились, едва начавшись.
Потом, спустя много лет, когда я буду заниматься на актёрских курсах, наш преподаватель скажет мне:
– Вы куда-то прячете свой голос. Вам надо его освободить, выпустить на волю, отчего вы так боитесь это сделать?
– У меня слишком громкий голос, я стесняюсь его.
– Это у вас-то слишком громкий голос?! Что за чепуху вы говорите? Вас едва слышно!
И когда, после долгих усилий и разнообразных упражнений по снятию мышечных и психологических зажимов, мне, наконец, удаётся это – освободить на волю того, кто всю жизнь жил в клетке – преподаватель изумлённо воскликнет:
– Послушайте, да у вас потрясающей силы и красоты голос!
– Вы шутите? Вы смеётесь надо мной?
– Ничуть! Только вы совершенно не умеете своим голосом пользоваться. Как же так? Владеть таким богатством – и не пользоваться им! Как же так?…
А вот так. Всю жизнь я стеснялась своего голоса, полагая, что я не говорю, а «гужу». Чтобы никого не заглушать, я предпочитала лучше отмалчиваться. На мой патологический страх речи теперь накладывалось ещё и убеждение, что у меня вообще «какой-то не такой, неправильный голос».
Отныне я старалась или говорить тихо, еле слышно, как-нибудь так – понезаметнее. Или – молчать.
Нелюбимые звуки
Иногда мне в голову приходят очень умные вещи. Но я редко высказываю их вслух. Точнее – почти никогда. Как подумаю: что вот, надо открыть рот и начать выдавливать из себя слова, как засохшую пасту из тюбика, которая царапает горло, каждое слово – как шершавый камушек, – так и расхочется сразу что-либо говорить…
Есть особо нелюбимые слова, которые начинаются на нелюбимые звуки. Или внутри слова живёт нелюбимый, прямо-таки ненавистный звук, который я всячески стараюсь избегать. Или в начале слова стоят сразу несколько нелюбимых звуков – есть такие кошмарные слова, колючие и цепкие, как чертополох, сквозь которые немыслимо трудно продираться…
Забавно, что в нелюбимых у меня то одни звуки, то другие. По-моему, в нелюбимых у меня постепенно перебывали все буквы-звуки алфавита. Почему это происходит, мне неведомо. Был период, когда мне очень трудно было произнести звук «л», который до этого я любила, ведь он такой мягенький, ласковый, и вдруг (именно ВДРУГ) – между мной и звуком «л» воздвиглась как будто стеклянная стена – и все слова, начинающиеся на «л», сразу стали трудными и нелюбимыми. А у меня в то время подружка была – Люба, это ещё в Оренбурге, и я жутко страдала, особенно когда приходила к ней, а двери открывала её мама, и нужно было спросить: «Люба дома?»