— Вера, вы ошибаетесь, — одними губами сказала похолодевшая от понимания Аврора. — Вы ошибаетесь. Делеор мне ничего не говорил, ни словом, ни намеком. Он немного нервничал в последнее время, готовясь к новой роли. Но это столь обычно. Никакого развода не предвиделось. А вы… вы правда беременны?

— На пятом месяце, — прошептала Верочка. — Вот, смотрите.

Она обтянула на талии свободный блузон, под которым пока еще совсем немного выступал живот.

— Мне рожать в середине октября. Мы должны были пожениться. Он говорил. И вот — никакого развода. Ах, да что теперь. Господи, какой обман, какая подлая ложь. — Вера опустила голову, стиснула лицо ладонями и снова зарыдала.

— Развод. Вот как, — шептала Аврора, вся во власти своих мыслей. Она почти перестала воспринимать окружающее. Верочка, рыдавшая в голос, отодвинулась куда-то, превратилась в плоскостное киноизображение, размазанное по экрану, исключающее дальнейший контакт.

Аврора замерла, опустив руки. Она чувствовала, как сквозь звенящую тишину, внезапно воцарившуюся в ее душе, пробивается нечто — какая-то весть, важное понимание. Она прислушивалась и ждала, когда бледный, чахлый росток впитает в себя только что раскрытую тайну, в свете недавних событий осуществит фотосинтез, окрепнет, оформится и выстрелит тугим бутоном, в дрожи нетерпения отгибающим лепестки. И он наконец раскрылся чашей, задышал болотными миазмами.

— Развод. Вот как, — повторила Аврора, с дотошностью ученого исследуя бледные переливы ядовитого цветка. — Нет, не развод, а попытка убийства вместо развода. Ну и дурак… Ну и дурак ты, Делеор. Дурак и трус.

Она решительно двинулась мимо погибающей в тихих слезах Верочки тем самым, указанным ей путем и вышла на сцену, где уже заканчивалась грандиозная оратория. Она, скорбно опустив голову, проскользнула меж черными боками и спинами и встала на свое место. Рыдания, ранее доносившиеся из-за кулис, были отнесены на ее счет, и всех потрясло мужество вдовы, нашедшей в себе силы справиться с горем и с достоинством перенести похоронный обряд.

На сороковой день Аврора приехала на Елагин остров, тенистыми тропинками и дорожками вышла к занавешенной ивами заводи и присела на теплую траву, рассматривая толстенькие желтые кувшинки, расставленные по круглым плоским листам, — поминальный стол с живым сервизом. Аврора пришла сообщить душе, покидающей сегодня эти края навсегда, о том, что в феврале следующего года у нее должен будет родиться ребенок. Последняя ночь накануне смерти Делеора не прошла бесследно.

Верочка, до момента гибели Делеора легко переносившая беременность, начала вдруг мучиться, преследуемая приступами тошноты, болями во всем теле, судорогами ног и изнуряющей бессонницей. Петь в хоре она больше не смогла, нервы не выдерживали репетиций. Отец, которому пришлось все рассказать, решил, что работать Вера пока не станет, а станет сидеть дома до родов, и врачи будут ходить к ней на дом. Вера чуть с ума не сошла, сидя в четырех стенах, а на положенные прогулки у нее не оставалось сил, силы выливались с многочасовыми беззвучными слезами. Ей назначили лечение успокаивающими. Лекарства одурманивали, лишали разума. Она отупела и даже не заметила, что активно шевелившийся ребенок накануне родов угомонился, затаился и не дает о себе знать. Он родился мертвым, и Веру долго приводили в себя в клинике на 15-й линии, где лечили неврозы и депрессии, а затем, на зиму, отец отправил ее в санаторий.

Что касается Авроры, то ее беременность только украшала. Она не очень страдала от потери мужа, во многом ей жить стало легче и свободней, и она с увлечением готовилась к материнству. До первых заморозков она оставалась на родительской даче в Комарово, много гуляла под соснами, переступая через выползшие на поверхность корни, паслась в небогатых, обобранных дачниками черничниках. Аврора ежедневно доходила до Щучьего озера или до залива, бродила по воде у бережка, растаптывая плотную песчаную рябь и взбаламучивая мелкий песок, потом сидела на теплых гранитных валунах, нюхала шиповник и любовалась редкими кустиками осоки, ложащимися под ветром. Она покупала лучшие продукты, делала специальную гимнастику. Переехав в конце сентября в свою городскую квартиру, на Кронверкскую, она увлеченно шила особые свободные платья по выкройкам из журналов, а также приданое малышу. Новый год Аврора встречала с родителями и позволила себе выпить глоток шампанского под бой часов и шелест мишуры, загадав, что родится девочка, веселая подружка, чтобы назвать ее понравившимся именем — Марина. И ждать ее осталось не так долго, пожалуй, поменьше двух месяцев.

В самом конце февраля у нее родился мальчик, здоровенький, верткий и черноволосый в отца, с умными глазками и хорошим аппетитом. Аврора, в первый раз взяв его на руки, удивилась себе: как она могла хотеть девочку? Мальчишка гораздо лучше и забавней. Через две недели он научился улыбаться. Улыбка у него была тихая и застенчивая и осталась такой на всю жизнь. Радовался ли он, торжествовал ли, лицемерил ли, умилялся или просто улыбался из вежливости, в знак приязни или приветствия, улыбка его всегда была одинаковой, подобной случайной бликующей ряби, что тревожит не-проглядность водной глади.

Единственное, что огорчало Аврору, — это отсутствие молока. Ей хотелось самой выкормить Вадима, как назвала она своего мальчика. Ей казалось, что, вскармливая сына чужим грудным молоком из бутылочек, она рассеивает его любовь, раздает свою радость другим матерям, обедняет себя его привязанностью и благодарностью. Но позднее, когда он начал есть жидкую кашку с ложечки, это неприятное ощущение было забыто. А фамилию ему Аврора дала свою девичью — Михельсон.