Прибыли по-королевски точно — ровно в три, как и было назначено еще в январе, а вчера согласовано по телефону. Олежка и его папа были представлены дедушке и бабушке Вадика, цветы оценены и спешно поставлены в хрустальную вазу посредине почти накрытого к праздничному обеду стола. Веселая и немного полноватая Данута Альбертовна повела Михаила осматривать дом, в том числе и необходимые укромные уголки. Аврора, нарядная, разрумянившаяся, сияя глазами, летала из кухни в столовую (она же гостиная) — носила блюда и вазочки с закусками. Мальчишки завозились в детской, оттуда доносился шум, грохот и лязг, громкие, возбужденные детские голоса.

А Франц Оттович задумался, стоя у окна: кого-то напомнил ему этот новый знакомый. Чьи это лунные волосы? Чьи глаза цвета зеленоватого гречишного меда? Стоит ли лукавить с самим собой? Он не забыл чьи. Разве можно забыть. Просто не мог предположить, что когда-нибудь вновь, вживую, а не во сне, увидит такое сочетание и… и разволнуется. Надо бы взять себя в руки. Иначе накатит и захлестнет, завертит в водовороте, бросит в омут, а там. Там, в этом омуте, не конец февраля — раннее утро года, когда еще немного жаль зимнего сна, но уже хочется пушистого цветения вербы, клейких и душистых тополевых почек, желтых лохматых звездочек мать-и-мачехи на проталинах и березового сока. Там, в этом омуте, ветреный ноябрьский вечер, там голые черные деревья, посеченная ледяным дождем мертвая трава. Там свежий запах потемневших от дождя волос, полынь обветренных губ. Там клятва, взлетевшая к небесам и заблудившаяся — в беспросветности и бездорожье серо-сизых облаков.

О-о! Вот это визг! Вот это рев! Рев смертельно оскорбленного бабуина. И сейчас, без сомнения, воспоследует страшная месть. Обидчик поплатится, обидчик будет сурово наказан, поколочен, покусан, защипан! Изгнан!

О-о! Вот оно! Вопль поверженного врага! В этом вопле боль и досада, что застали врасплох, в этом вопле обещание ответной боли, желание растерзать в клочья нарядную рубашку, вцепиться в волосы, наподдать ногой и отобрать то, что по праву принадлежит. Вот с последним, правда, загвоздка. Но не спускать же? Верно? У-у-у!!!

Двое взрослых, опережая друг друга, понеслись по лестнице вверх, на второй этаж, в детскую, на поле боя. Михаил перепрыгивал через три ступеньки, следом настолько быстро, насколько позволяло узкое платье, взбегала Аврора. За ними, перебирая перила и заставляя себя не слишком спешить по причине недавно перенесенного приступа стенокардии, поднималась Данута Альбертовна. Когда она была уже на середине пролета, внизу появился Франц Оттович и с отсутствующим видом осведомился:

— Что, мальчишки передрались?

— Франц, что спрашивать? Это же очевидно, — повела бровью Данута Альбертовна и остановилась передохнуть, а потом спросила, понизив голос до шепота: — Как ты думаешь, Аврорушка влюблена в него?

— Что спрашивать, дорогая? Это же очевидно, — легкомысленным шепотом ответил Франц Оттович.

Но кого-кого, а Дануту Альбертовну, в отличие от многих прочих, никогда не обманывало напускное легкомыслие мужа. Она внимательно взглянула на него и слегка нахмурилась:

— Франц? У тебя вид отсутствующий. Какие-то тайны мадридского двора? Или я ошибаюсь?

— Какие тайны, Данечка?! — широко открыл лицемерные глазоньки академик. — С моей стороны, если ты хорошенько подумаешь, никаких тайн быть не может. Разве что с его. Кто знает, может быть, он американский шпион? И подбирается к моим ненаглядным ракетам?

— Аврорушка говорила, что он крупный инженер и строит мосты, — сообщила Данута Альбертовна.

— Вот-вот, мосты. Наведение мостов — любимое занятие шпионов. Тебе ли не знать, солнце мое, — хитро и старательно отвлекал внимание от своей персоны Франц Оттович.

— Ты на что намекаешь, старый негодник? — нежно улыбнулась Данута Альбертовна. — Все еще не забыл, не простил?

— Ах, ерунда. Разве я когда-нибудь обижался? Ты же сразу в меня влюбилась, с первого же взгляда. А влюбленная шпионка — то, что ты шпионка из НКВД, с самого начала не вызывало сомнений, — влюбленная шпионка — это совсем другое дело. Я крутил тобой как хотел. Ты двадцать лет под моим непосредственным чутким руководством строчила на меня доносы. Благодаря твоим доносам в НКВД меня любили, как родного, и никогда не трогали. Какие обиды? Наоборот, я должен быть тебе по гроб жизни благодарен. И я благодарен.

— Нет, ты все же негодник, академик Михельсон. И. И как бы я на тебя не обиделась.

— Данечка, свет очей моих, будет шептаться! Что там наверху-то? Смертоубийство?

— Надеюсь, до этого не дошло. Но, судя по звукам, некоторое намерение имело место.

— Тогда вперед! Не верю я, что родители наделены дипломатическим талантом. Они только раздуют конфликт. А в свете намечающихся… ммм. отношений. Да! Отношений. В свете намечающихся отношений хорошо бы мальчишкам проникнуться братской любовью и взаимопониманием.