— Переменилась? Ну, ещё бы! Ведь что, бедняжка, перенесла! Она вас помнит… Что-то не идёт…

Ему было, очевидно, приятно беспокоиться о жене.

— Хотите, — сказал он вдруг, — бюро посмотреть? Сосед сейчас дома. Старину вспомните!

Чтоб сделать ему удовольствие, я согласился.

Но в тот миг, когда мы постучали в дверь к соседу, на «парадном» звякнул колокольчик.

Маленький толстяк отворил дверь на стук, а Баранов побежал отпирать жене, крикнув: «Познакомьтесь: Трохимов, Громов».

— Стариной увлекаетесь? — спросил Громов, подводя меня к бюро. — Как не увлечься. Вы смотрите, как они, сукины дети, умели фанеру обделывать. Да теперешний столяр десять раз, извините, в уборную сбегает, а такого лаку не наведёт. А ящиков сколько. Сегодня весь хлам из них выгреб.

Я вздрогнул. На одном конверте увидал я своё имя и фамилию: «Алексею Павловичу Трохимову».

— Откуда этот конверт?

— А это тут было письмо… Я его отдал господину Баранову… Какое-то послание любовное. А вот, взгляните — вазочка. Китай!

Я сунул конверт в карман, сказав:

— Позвольте взять на память о знакомстве!

— Идём чай пить, — сказал Баранов, — Соня пришла. У нас есть глюкоза. Зайдёте?

— Нет, — сказал Громов, — у меня делишки.

— Все делишки.

— А как же! Детишкам на молочишко.

Сонечка очень приветливо отнеслась ко мне. Я с любопытством на неё поглядывал, но решительно не замечал в ней даже никакого смущения. Уютно было сидеть за столом со счастливыми людьми и вспоминать счастливое прошлое.

В тот день я возненавидел свою комнату.

«А счастье было так возможно!»

Через несколько дней я опять пошёл к ним. Та же история — чай и счастье. И в ней никакого сожаления

— Дура! Ну, почему, почему тогда не послала письма?

— Кстати, — сказал Баранов, — сосед говорил, что ты взял конверт от того письма…

— Да, я взял, хотел тебе передать и забыл…

— А где же он?

— Потерял.

— Ну, вот. Но он-то, дуралей, не прочёл, что ли, фамилии?

— Там было много всяких бумажонок.

— Да оно и лучше. Я от него историю эту скрываю. Не для его мозгов.

Мне показалось, что Сонечка чуть-чуть покраснела. Я поглядел ей в глаза, желая пробудить между нами хоть романтическую близость. Но она повела носиком и с таким самодовольным обожанием поглядела на мужа, на глюкозу, на самовар, что я почувствовал злую зависть.

— Жалко, что нет конверта!

— А вот пустой конверт. Уж если тебе так хочется ещё раз убедиться в своём счастье, попроси Софью Александровну написать на нем обращение.

— Что ж! А, Сонечка, напиши.

И он довольно рассмеялся, когда Сонечка, решительно и неодобрительно поглядев на меня, написала:

Он смачно поцеловал её. Она отстранилась, покраснев, но не потому, чтоб ей неприятен был поцелуи, а стесняясь меня. О, лишь бы я ушёл! Уж они нацелуются! Во мне закипело.

Когда мы простились и он уже хотел запереть за мною дверь, я вдруг сказал:

— А! Вот! Я нашёл и оригинал конверта.

Я вынул из кармана конверт, сунул ему в руку и ушёл, не оборачиваясь. Больше я с ними не виделся.

Так как все кругом было занято, он попросил разрешения сесть за мой столик и в благодарность решил угостить меня пивом.

— Тройное золотое! Расплавленные червонцы! Золото внизу остается, а бумага всплывает в виде пены! Эмблема для Госбанка! Гениально!

Он оглядел пивную.

— Мало интеллигентных лиц! Все больше первый и второй убийца! Вы, вероятно, служить изволите по просвещению?

— Я — литератор.

— Скажите! И так мило одеты! А у меня с детства литература в воображении сочетается с заплатами… Впрочем, о, tempore, о, mores [29] , или, как у нас один на экзамене перевел: «Что город, то норов». Сюда ходите, вероятно, на предмет вдохновения?

— Да нет, знаете, просто приятно в жару бутылочку…