Шрифт:
Сибирцев потянулся к нему через стол с таким просительным выражением, что Масленников рассмеялся.
— Ну хорошо, хорошо, я вас понял. Но это будет посложнее, пожалуй, чем командовать батальоном.
Подполковник помолчал, словно обдумывая что-то, затем спросил:
— Хотелось бы вам участвовать в захвате моста через Нордфлюсс?
Сибирцев вспомнил все, что стало ему известно об этом объекте. Мост в Дойчбурге обладал огромной пропускной способностью. Он обеспечивал четыре шоссейные и три железные дороги, расходившиеся веером. Какой же мощи готовится удар, если речь идет о захвате столь удаленного города в первые часы наступления!
Он утвердительно кивнул головой.
— Вот и хорошо. Разведывательная группа, базирующаяся в лесах восточнее Дойчбурга, уже две недели назад получила задание добыть сведения, которые нам нужны в ближайшее время. Ежедневно в восемь ноль-ноль вы должны передавать мне полученные от них данные для нанесения на карту. У меня все.
Вернувшись к себе, Сибирцев долго еще сидел над картой фронта.
Из освобожденных районов Эстонии и Латвии к линии фронта подходили новые дивизии и корпуса. Это движение Сибирцев наблюдал еще по пути к фронту. Небо было очищено от немецких самолетов. За каждым одиночным разведчиком шла настоящая охота. Командующий фашистской группой северных армий генерал-полковник Шернер пытался остановить отступающие немецкие войска. Он отдавал приказы и выступал с обращениями, утверждая, что в Риге решается судьба Германии. Но все было напрасно.
Дойчбург. Сибирцев как будто видит этот первый немецкий город, в который он должен войти во что бы то ни стало. Видит узкие древние улицы, высокие здания с тонкими готическими башнями, с окнами, похожими на бойницы. Этот город был немецкой крепостью на землях литовского племени пруссов в течение долгих семисот лет. И вот теперь к нему шло возмездие…
5
Легенда, выбранная для Марины, была проста, даже примитивна и понятна любому служителю фашистского порядка, начиная от полевого жандарма и кончая самым высокопоставленным чиновником гестапо. Так, во всяком случае, считала сама Марина…
В самом деле, она всего-навсего молодая учительница музыки, немка, проживавшая два последних года в Риге, в семье директора акционерного общества «Форвертс», обеспечивавшего производство «чего-то военного», — что именно производило общество, знать учительнице музыки совершенно ни к чему, — сейчас пробирающаяся в Силезию, к родным пенатам, уволенная с наилучшими рекомендациями и характеристиками. Семья ее бывшего хозяина выехала из Риги в Гамбург морем, так как всем немцам в Риге было предложено отправиться «нах фатерланд». Фрейлейн Марта не сумела погрузить на пароход свою маленькую автомашину «оппель-капитан» и была вынуждена выехать самостоятельно. Пропуск на машину и паспорт у фрейлейн Марты в порядке…
В трех километрах от Дойчбурга мотор «оппель-капитана» вышел из строя. Фрейлейн Марте повезло. По распоряжению одного из офицеров заградительного отряда злополучный «оппель» был прицеплен к военному грузовику и доставлен на автостанцию в городе. Там он и стоял в ожидании ремонта.
Отели в Дойчбурге были переполнены, спать пришлось в машине. Это оказалось довольно мучительно: патрульные то и дело будили несчастную беженку, требовали документы, а, разглядев ее при свете фонарей, порой предлагали «погулять». Но фрейлейн умела вызывать сочувствие случайных прохожих, а так как город был переполнен военными, не любившими полевую жандармерию и вообще полицию, «отсиживавшуюся в тылу», то уже на третий день патрули только освещали потрепанный «оппель» своими сильными фонарями, убеждались, что беженка все еще на месте, и проходили мимо.
Днем Марта много ходила по городу.
Трудно было с запасными частями для автомобиля. Она, кажется, успела надоесть всем местным жителям, и особенно полицейским, своими нелепыми расспросами. В поисках бензина она обошла все окрестности города, добывая его где литр, где два. Впрочем, это было понятно: времена пришли такие, когда бензин стоил дороже французского коньяка…
Остальные разведчики базировались в лесу, километрах в шести от Дойчбурга.
Это был странный лес. Он был подметен под метелку, прорежен так, что сквозь весь лесной массив можно было увидеть козулю или лося. Животные в этом лесу были ручные, и, хотя теперь их часто подстреливали то солдаты, то сами егеря, они все еще не опасались человека. Скрываться в этом лесу было трудно.
Особенно трудно было радистам. Для передачи маленькой, из нескольких слов, радиограммы приходилось уходить от стоянки на десятки километров, чтобы станцию не запеленговали. Радист и его охрана обычно шли по лесу всю ночь, утром, перед рассветом, давали «сеанс», а затем возвращались на базу, измотанные до предела.
Зажечь костер в этом пригородном лесу было невозможно. Питались всухомятку, консервами, шоколадом, иногда Марта приносила в термосе суп или кофе. Но и ей все труднее было выходить из города: военные власти усилили наблюдение за гражданским населением.
Разведчики приготовили себе три убежища в разных местах: в заброшенном карьере, из которого когда-то брали песок для строительства шоссе; в овраге, спускавшемся к реке Нордфлюсс; в разрушенном погребе, что остался от сожженного домика лесника.
Бесшумные и невидимые, как тени, проскальзывали эти люди сквозь густые сети постов; сутками лежали в неприметных ложбинках возле шоссе и каналов, отмечая проходящие машины, танки, артиллерийские подразделения; выходили к спрятанным в лесу дальнобойным батареям; изучали противовоздушную оборону. А на рассвете новая радиограмма стучалась в приемник далекого штаба взволнованным писком морзянки.