Шрифт:
Чердынцев принялся за работу. Надо было проанализировать приток воды, расширение зеркала озера, высчитать, как будет повышаться уровень воды в будущем. И записать кое-что для себя. Он вел дневники уже пятнадцать лет, надеясь, что когда-нибудь они станут основой для большой книги о ледниках. Мелкие события, касавшиеся его лично, в дневник он не заносил. Это были строго документированные записи о положении дел на станции, о повышении и понижении уровня льда, о подвижке льда, обо всем том, чем они тут занимались. И вдруг поймал себя на том, что написал три раза подряд совсем непроизвольно:
«Тамара Константиновна Волошина… Тамара Константиновна Волошина… Тамара Константиновна Волошина…»
Он сидел перед чистым листом бумаги и смотрел в темное окно, за которым белесыми тенями раскачивались ледяные глыбы и далеко внизу плескались волны. Температура воздуха понизилась до плюс восьми, таяние ледника прекратилось. Вот об этом бы и записать, думал он, а видел все ту же женщину, думал только о ней и писать, если бы он мог, стал бы только о ней…
А она сидит сейчас в компании молодых людей, своих сверстников. Вероятно, в комнате погашен верхний свет, из соседнего окна лучи еле прорываются, шторы там задернуты. Они не смотрят на озеро, они смотрят в глаза друг другу и изощряются в остроумии.
В дверь тихонько постучали. Он не успел ответить, на пороге появилась Волошина.
Вид у нее был робкий, домашний, может быть, потому, что она была в халате, не закрывавшем ее загорелые обнаженные ноги. Он подумал: зимой в Москве она пользуется кварцевыми лампами, чтобы всегда выглядеть приехавшей с южного курорта, — но это предположение не помешало сердцу вдруг забиться быстро, отчетливо. Волошина просительно сказала:
— Александр Николаевич, вы не можете дать мне бумаги?
— А где же ваши… э… друзья? — только и нашелся он сказать.
— Они уже спят…
Он невольно взглянул на часы. Была половина первого.
Волошина медленно прошла к столу. Он боялся смотреть на нее и суетливо открывал ящики стола, совсем забыв, в каком из них лежит бумага. Наконец нашел, вынул всю десть, положил на стол.
И только теперь поднял глаза. Она стояла рядом, так близко, что он ощущал тепло ее тела. С трудом отделив пачку листов, он протянул ей, руки их встретились, и он словно утратил сознание…
Когда Чердынцев спохватился и закрыл дверь на ключ, уже начинался рассвет. Он снова вернулся к ней и, рассматривая ее лицо, тело, никак не мог найти других слов, кроме робкого вопроса:
— Но почему — я? Почему именно — я?
— Потому, что ты сильнее всех других, кого я встречала! — убежденно ответила она.
И хотя он понимал, что это лесть, а может, и ее самообман, он был рад, потому что при ней и перед ней ему и на самом деле хотелось стать сильнее всех, мужественнее всех, талантливее всех.
Когда она ушла, забыв на столе бумагу, и тихо щелкнул замок в ее двери, он долго еще лежал с открытыми глазами и видел ее перед собой, безмерно гордую, радостную, победительную и в то же время целиком принадлежавшую ему, счастливую от этой принадлежности человеку, которого так долго искала и наконец нашла.
И заснул внезапно, как будто утекшую ночь отрезало ножом.
Он проснулся от резкого хлопанья дверей и возгласов:
— Ребятишек везут!
— Постучите Александру Николаевичу!
— Одеваюсь! — откликнулся он на стук в дверь, откинул штору на окне и увидел в образовавшемся за ночь новом заливе под станцией странную моторную лодку, похожую на плавучую автомашину — амфибию.
В длинном корпусе амфибии, словно зерна в спелом гранате, тесно сидели с десяток ребятишек-дошкольников, две женщины и солдат. За рулем, стиснутый ребятишками, управлялся офицер.
На ледяном берегу Милованов, сменившийся с дежурства, укладывал только что сбитый из досок трап с поперечными планками. Каракозов и Галанин обрубали внизу лед с закраины, чтобы амфибия могла подвалить бортом.
Чердынцев торопливо оделся и вышел на ледник.
Волошина стояла позади всех, оглядываясь на дверь, как будто ждала его. В черных узких брюках и чьем-то чужом плаще, накинутом на плечи, она была похожа на юношу. Глаза их встретились, и она улыбнулась просительно и тревожно, словно не верила тому, что произошло. Он мимоходом тронул ее горячие пальцы и заторопился вниз, боясь, что кто-нибудь приметит этот тайный жест.
Амфибия подошла бортом. Каракозов и Галанин, вырубавшие ступеньки во льду, придержали ее — один с кормы, второй с носовой части, — и солдат стал передавать ребятишек с рук На руки Милованову, Чердынцеву, выбравшейся на лед приезжей женщине. Внизу ставили ребят на трап и легонько подталкивали вперед.