– Может быть, – сказал посол. – Откровенно говоря, я буду не очень огорчен, если это случится. Так или иначе, вручаю вам деньги. Советую сосчитать их.

Господин фон Папен вытащил из среднего ящика письменного стола огромную пачку бумажных денег и придвинул её мне. Значит, берлинский курьер прибыл вовремя. Меня поразил размер пачки, состоявшей из десяти-, двадцати- и пятидесятифунтовых банковских билетов, сложенных отдельно. Неужели в Берлине не могли найти более крупных купюр? Кроме того, все они были подозрительно новыми. Очевидно, лишь небольшая их часть находилась когда-то в обращении, и это вызвало у меня некоторые подозрения.

Посол словно угадал мои мысли.

– Банкноты кажутся слишком уж новыми, – сказал он.

Я пожал плечами и начал считать. Сосчитав деньги, я завернул их в большой лист газеты, лежавшей на столе посла. Когда я уходил из кабинета, господин фон Папен проводил меня до двери.

– Помните, не навлеките на меня беду и не попадите в неё сами!

Прекрасное пожелание, подумал я. К сожалению, ему не суждено было осуществиться.

Прижимая пакет к груди, я сошел с лестницы и через сад посольства прошел в свой кабинет. Деньги я запер в сейф.

Затем я послал за Шнюрхен и сказал ей:

– Между прочим, не дадите ли вы мне и второй ключ от сейфа? С сегодняшнего дня он будет у меня.

Я знал, что обижу ее, но не мог поступить иначе. Шнюрхен удивленно, с обидой посмотрела на меня.

– Вы больше не доверяете мне?

– Дорогая моя Шнюрхен, дело не в том, доверяю я вам или не доверяю. Но могут произойти события, которые, возможно, потребуют, чтобы оба ключа были у меня. Поверьте, я меньше всего хочу вас обидеть.

Она сейчас же отдала ключ, но её лицо всё ещё выражало огорчение. Сначала я пожалел Шнюрхен, но потом вспомнил слова фон Папена: «Предают только свои». Лучше было не рисковать. Но через неделю, когда я должен был ехать в Берлин, Шнюрхен получила ключ обратно, и с тех пор он находился у нее. Это было неизбежно по техническим причинам.

Она никогда не выдала доверенную ей великую тайну.

В тот вечер без десяти минут десять я опустил шторы в своем кабинете и выключил свет в зале, чтобы моего посетителя не могли увидеть с улицы.

В подвальном этаже посольства, где находилась фотолаборатория, уже дожидался готовый к работе вполне надежный шифровальщик, который до войны был фотографом-профессионалом. Если камердинер действительно принесет фотопленку, её нужно будет немедленно проявить. Я сам был фотографом-любителем, но не умел хорошо проявлять. Вот почему в начале операции «Цицерон» мне пришлось прибегнуть к помощи профессионала, но, кажется, он так и не узнал, с чем имел дело. Очевидно, он догадался, что обрабатывал важные документы, но где их достали и для чего они предназначались, он никогда не узнал – по крайней мере, от меня.

Без двух минут десять я стоял в назначенном месте возле сарая в саду посольства. Была темная, хотя и звездная ночь, вполне подходящая для намеченной цели.

Было прохладно и так тихо, что я слышал биение своего сердца. Не прошло и минуты, как я увидел приближавшегося ко мне человека. Напряженно всматриваясь в темноту, я услышал тихий голос:

– Это я, Пьер. Tout va bien? [3]

От сарая мы молча пошли к посольству. Судя по тому, что он не спотыкался даже в тех местах, где встречались ступеньки (а шли мы очень быстро), у него было, необыкновенно острое зрение. Или, может быть, это место ему хорошо знакомо? Кто знает! Ни один из нас не произнес ни слова.

Через темный зал мы прошли в мой кабинет. Я включил свет, и на мгновение он ослепил нас.

Теперь этот человек не проявлял и признака той нервозности, которая была заметна в нем во время нашего первого свидания. Очевидно, камердинер был в прекрасном настроении и чувствовал себя очень уверенно.

Что касается меня, то, должен признаться, я немного волновался и совсем не был уверен в благополучном исходе дела.

Он заговорил первым.

– Деньги с вами?

Я утвердительно кивнул головой. Он опустил руку в карман пальто и вытащил две катушки фотопленки. Обе катушки лежали у него на ладони, но он отвел руку в сторону, когда я хотел их взять.

– Сначала деньги, – спокойно сказал он.

Я подошел к сейфу. Помню, мне трудно было его открыть, вероятно, потому, что я нервничал. Я стоял спиной к камердинеру, и это усиливало мое волнение. Мне казалось, что этому человеку ничего не стоит ударить меня сзади по голове, пока я открываю сейф, взять деньги и скрыться. В конце концов, в сейфе было двадцать тысяч фунтов стерлингов, кроме документов, которые могли представлять известный интерес для некоторых людей.

Когда, наконец, сейф был открыт и деньги вынуты (руки у меня слегка дрожали), я тотчас же закрыл тяжелую дверь, в спешке чуть было не прихлопнув палец, как это однажды произошло со Шнюрхен.

Я повернулся к камердинеру. Он стоял на том же месте, устремив глаза на завернутую в газету пачку банкнот. Лицо его одновременно выражало любопытство и жадность.

Это был критический момент. Я должен был проявить твердость в своем решении – не давать ему денег до тех пор, пока не смогу увидеть, что покупаю. Развернув деньги, я подошел к письменному столу и начал считать их громко и очень медленно.

Он подошел ближе и, судя по его шевелящимся губам, стал считать вместе со мной.

– Пятнадцать тысяч… две по пятьдесят… пятьсот… семь по пятьдесят… шестнадцать тысяч…