Ни об одном из художников VIII века не известно так мало, как о Боровиковском. Даже место его рождения — Миргород — вызывает много вопросов.
Еще больше вопросов задает его появление в Петербурге, при дворе императрицы Екатерины II. Какую роль сыграл в этом великий фаворит Потемкин? Где впервые увидела Екатерина портреты молодого художника и видела ли она их вообще? Какие отношения связывали художника с женой Василия Капниста, прекрасной Сашенькой Дьяковой? И почему Капнист мешал непосредственным контактам Боровиковского с императорским двором?
Глава 1
Дворец, которого не было
…Со временем история оценит влияние ее (Екатерины II) царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ее ошибки в политической экономии, ничтожность в законодательстве… Фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России.
И все-таки самым важным был дворец. Пусть наспех сооруженный. Пусть временный — «путевой». Но только благодаря ему миргородскому иконописцу улыбнулась удача. Ночлег направлявшейся в Тавриду императрицы предполагал строительство в миргородских краях дворца, а значит, соответствующего убранства и обязательных картин. Две из них досталось написать местному художнику. Заказчик, киевский губернский предводитель дворянства поэт Василий Капнист, довел свою роль мецената до конца. Картины были представлены Екатерине, получили высочайшее одобрение, а сам художник приглашен в Петербург, чем и не замедлил воспользоваться. Так появился на берегах Невы Владимир Боровиковский. Шел 1788 год.
Только почему 1788-й, и притом самый его конец? Поездка в Крым закончилась в июне 1787 года. Как же можно было не воспользоваться императорской милостью на протяжении целых полутора лет? Биографы туманно говорят о неких семейных обстоятельствах, незавершенном разделе с братьями. Но стоил ли крохотный земельный надел и скромный миргородский домишко риска лишиться высочайшего покровительства? Прихоть равнодушной к отечественным художникам Екатерины открывала куда более заманчивые перспективы, если только… Если только когда-нибудь существовала. Первые сомнения подсказывались двумя обстоятельствами: ни слова не говорил ни о каких полотнах местных художников описывавший каждый час и шаг императрицы камер-фурьерский журнал, ни разу не упоминал ни факта заказа, ни самого имени художника словоохотливый и щедрый на переписку с женой и многочисленными друзьями В. В. Капнист. Документальных подтверждений рассказанной Григоровичем истории попросту не существовало.
Можно предполагать, что ее обстоятельства стали известны автору статьи от непосредственного окружения художника — А. Г. Венецианова и И. В. Бугаевского-Благодарного, но, казалось бы, Григорович мог знать их и сам. Он начал работать в почте Миргородского повета всего через шестнадцать лет после путешествия императрицы в Тавриду. За такой срок подробности приезда Екатерины еще не стерлись в памяти очевидцев, во всяком случае — место дворца, где произошла решающая для Боровиковского встреча.
Григорович старательно описывает содержание обоих холстов — на первом Екатерина в образе Минервы выслушивала восторги семи греческих мудрецов по поводу совершенства составленного ею «Наказа», на втором она же сеяла семена за плугом, которым поднимал землю Петр I, в окружении двух старших своих внуков, Александра и Константина, боронивших пашню, — но обходит молчанием название дворца. Ссылка на Миргородский повет давала в лучшем случае почву для поисков тем более безнадежных, что «путевые» дворцы просуществовали слишком недолго, став жертвой пожаров, небрежного строительства и безразличного отношения к их судьбе. Слишком очевидно входили они в понятие «потемкинских деревень».
Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь. — Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство воодушевленными и неподвижными предметами приводит здесь в изумление…
— Вы не верите в «потемкинские деревни»?
…1982 год… Сто девяносто пять лет со времени по-разному отметившей себя в истории поездки Екатерины II в Крым через вновь присоединенные к России земли Южной Украины. Разговор не между любителями — между историками. Для человека, не причастного к их занятиям, знаниям, все очевидно. Привычное, бог весть какими путями, но едва ли не с детства знакомое понятие: «потемкинские деревни» — мираж выдумки, изобретательности, заведомых небылиц. Впрочем, об этом, собственно, спора нет. Другое дело — коэффициент истины: что было и как было.
К чему оно сводится, зерно правды? И тут разница между «всеми» и историками оказывается в конечном счете совсем небольшой, еще важнее — непринципиальной.
Ну да, «все» могут не помнить, при каких обстоятельствах понятие появилось, — кто, когда и куда ехал, на что смотрел и что видел. Для историков очевидны первые слагаемые этой суммы. Зато два последних…
Что, собственно, достоверно и безусловно известно о них? Ведь как раз здесь и должен скрываться источник легенды, утверждение ее правды или разоблачение вымысла. Привычная отговорка «нет дыма без огня» применительно к событиям истории умеет преломляться куда как своеобразно и неожиданно.
Итак, начало 1787 года. Из Петербурга выезжает грандиозный кортеж — сама Екатерина в ослепительном окружении своего двора и дипломатического корпуса. Путь на Киев, Южную Украину, Крым.
Желание увидеть недавно приобретенные Российской империей земли, узнать их особенности, масштабы, потребности? Нет, такой любознательностью Екатерина не отличалась никогда. По собственному признанию, ей за глаза достаточно словесных описаний и рисованных планов. Зато политическая демонстрация — о ней в Петербурге думают не первый год.