– Господи! Да на что она мне, их Курляндия, сдалась! Не хочу я ее, не хочу! И всё деньги окаянные, всё расчеты. Копейку каждую в строку с детства ставили – не переплатили ли, не облагодетельствовали ли сверх меры, а то объестся, проклятое отродье, треснет еще. Денег, денег на учителей царевне пожалели. Ну от Остермана кой-как по-немецки толковать научилась, ну от Рамбурха танцы узнала, да ведь больше и нет ничего. И немецкой-то плохой, и танцы только в Немецкой слободе танцовать. Теперь ими и в Петербурге разве людей смешить. А ведь и за тех учителей денег до сего дня не заплачено. Все оба жалятся – прежде мне писали, теперь Петру Алексеевичу прошения строчат. А ведь и писать бы без ошибок надо да и знать не одно, чтоб разговор какой следует вести. В платье-то вырядить и болвана деревянного можно, вроде тех, что на Спасской башне в стрелецких однорядках стояли. А человек – он живой, ходить ему, говорить надо.

– Да что ты так уж жалишься-то, герцогинюшка. Прежним временем...

– Врешь, все врешь, Петр Михайлыч, со своим прежним временем. Теток своих царевен я, што ль, не знала, не слыхала, как на клавесинах играли, музыку сочиняли, в представлениях не хуже актеров каких заморских представляли. А тетенька Софья Алексеевна и вовсе на скольких языках да как бойко говаривала, вирши слагала. Вирши, слышишь? Хошь по-нашему, хошь по-польски, хошь по-латыни. Это дяденьке Петру Алексеевичу новых порядков захотелось, да пока ими занимался, про старые-то и забыл. Денег пожалел тоже. От двух учителей разориться побоялся, а теперь всё – не так ступила, не так сказала, дура дурой, чужим умом живи. Персоны завести не смей. Господи!

Все говорило об опале великого человека. Портреты. Легенды. Место ссылки. Вернее – портреты служили подтверждением легенд. Сельцо, переименованное ссыльным графом в Горетово, сельский дом, окрещенный Горемыкиным. Своему царедворческому просчету Бестужев-Рюмин стремился сообщить черты общечеловеческой трагедии – и делал это достаточно умело, раз они вошли в биографическую литературу о нем. На первый взгляд все представлялось очень убедительным и драматичным.

Но название Горетово слишком часто повторялось в топонимике Московского уезда. Горетов стан – административно-территориальная единица – примыкал к старой столице между селом Дорогомиловом и Тверской дорогой – нынешней улицей Горького и Ленинградским проспектом, захватывая слободы Пресненскую, Кудринскую и Новинскую. До наших дней живет в Москве и Пресня, и улица Садово-Кудринская, а Новинское скрыто за новым названием улицы Чайковского и площади Восстания. Реку Горетовку можно встретить в окрестностях Опалихи и Сходни. А бестужевское сельцо в двадцати верстах от Можайска, в излучинах Москвы-реки, чуть ниже впадения в нее Иночи, задолго до хозяйствования графа именовалось в земельных документах именно Горетовом – обычное название, ловко обыгранное старым дипломатом.

Да и медвежьим углом истории Горетово не было. Известное место истока столичной реки. «А Москва-река вытекла из болота по Вяземской дороге, за Можайском, верст тридцать и больши», – повествует «Книга Большого Чертежу» 1627 года. Непосредственная близость к Бородинскому полю. В 1905 году из Горетова тянулись в Москву обозы с продовольствием и денежное вспомоществование от крестьян тем, кто сражался на баррикадах Пресни. С ним связаны жесточайшие сражения времен битвы за Москву в 1941 году. Сегодня к тому же это основная пристань Можайского водохранилища. И тем не менее попавшие на туристские тропы горетовские памятники до сих пор остаются по-настоящему не обследованными: ни те немногие, которые остались, ни те, что оставили по себе память в документах.

Кирпичный двухэтажный флигелек, появившийся, судя по чертам классицизма, явно позже Бестужева-Рюмина. Незамысловатая церковка аннинских времен – восьмерик на четверике, напоминающая по простоте архитектурного решения церковь Старого Вознесения напротив здания Московской консерватории. Московская была увенчана восьмериком накануне кончины Анны Иоанновны, горетовская Троицкая закончена в1737-м и «возобновлена» в 1773 году. Бестужев не мог иметь отношения и к ней. В тридцатых годах он находится на дипломатической службе за рубежом, и каждое его появление в России требует разрешения двора, строго ограничивается в сроках. В придворных кругах слишком велик страх перед энергичным и оборотистым царедворцем. К началу семидесятых годов великого канцлера уже нет в живых. Как определить, кем и когда был заложен парк с копаными прудами, до сих пор напоминающий о своем существовании. Вернее, припомнить Бестужева-старшего, отца, занимавшегося в отсутствие сыновей родовыми вотчинами.

Годы фавора герцогини Курляндской проходят для Петра Михайловича Бестужева-Рюмина бесследно. При Петре II он арестовывается и привозится в Петербург для следствия по делу о расхищении имущества своей покровительницы. Анна Иоанновна не думает обращаться с жалобами на фаворита, но, лишившись любимца, легко подписывает письмо о его винах. Сказывается боязнь за собственное положение, сказывается и влияние появившегося на горизонте герцогини Эрнеста Бирона. В борьбе с опасным соперником Бирон не останавливается ни перед какой клеветой.

Верила ли Анна Иоанновна в вину былого фаворита? Вряд ли. Потому что Петр Михайлович беспрепятственно и безбоязненно появляется при дворе вновь избранной монархини и явно дожидается награды за невинное претерпение. Служба в Петербурге – она невозможна из-за решительного сопротивления Бирона. Доходное и почетное место? Но Бестужев-старший не согласен с подсказанным императрице выбором – губернаторство в Нижнем Новгороде его не устраивает, и он столь же безбоязненно высказывает недовольство и возмущение. Дерзкие слова немедленно доходят до императрицы с соответствующими комментариями, и не успевший доехать до Нижнего Новгорода Петр Михайлович получает царское предписание отправиться в ссылку в одну из его деревень. Анна Иоанновна согласна с новым фаворитом: беспокойное и требовательное бестужевское семейство лучше держать подальше от столицы.

Двадцать девятое августа 1737 года – день, когда Бестужев-старший получает разрешение покинуть деревню и поселиться на свободе в Москве или в любой из своих вотчин. Императрица в своей милости ссылалась на «верную службу сыновей», ради которых снисходила облегчить положение отца. О старых отношениях ему следовало навсегда забыть.

Церковь в Горетове приобретает престол Усекновения главы Иоанна Предтечи, на празднование которого приходится освобождение Бестужева-старшего. Свобода, пусть относительная, заслуживала подобной траты. Украшенное церковью и парковыми затеями, Горетово меньше всего походило на место «жестокой» ссылки. Другое дело, в какие условия был поставлен в нем великий канцлер и каким образом сумел эти условия преодолеть.