Я забыла еще упомянуть о фаворите цесаревны. Это полуграмотный церковный певчий, привезенный из южнорусских степей в столицу за свой красивый голос и сумевший покорить сердце Елизаветы. Их союз возник в первый же год прихода к власти императрицы Анны и пока, как уверяют, достаточно прочен, хотя Алексей Разумовский, как звать певчего, очень склонен к горячительным напиткам, единственный смысл жизни видит в застольях, а под действием вина способен даже поднять руку на цесаревну. Впрочем, все это может быть досужими домыслами окружения императрицы, потому что сторонники цесаревны, а их немало, относятся к Разумовскому с большой симпатией.

Чуть не забыла еще об одной важной новости. Как утверждают, императрица распорядилась о вызове в Петербург Алексея Бестужева. При дворе мнения расходятся, почему императрица до сих пор держит этого несомненно могущего ей быть полезным человека в посланнической должности: ее ли это желание или позиция Бирона, опасающегося умного и энергичного соперника в управлении государством. Имея в виду былые отношения Анны с Бестужевым-сеньором, никакой иной опасности для фаворита Бестужев-юниор как будто представлять не может.

– Худо мне, Алексей Петрович, кабы знал ты, как худо!

– Ваше величество, вам бы только до первых морозов потерпеть, до белых мух, а там сразу полегчает. Осенью-то от ветров наших промозглых всегда каждая хворь о себе знать дает.

– Какая там зима – никакой зимы мне не видать. Каждое утро глаза открою и чую, веки-то свинцом наливаются, от света божьего сами закрываются. Пора, значит, моя – никуда от нее не спрячешься.

– Государыня, поверьте, ваш лейб-медик самых добрых мыслей о ходе вашего нездоровья.

– Оставь ты лекаря, о деле давай толковать, пока голова не отказала. Зло ты на меня держишь, Алексей Петрович, знаю, что держишь.

Да и кто б не держал – какое дело для меня спроворил, завещание достал, а я и не отблагодарила путем, за заслугу твою бесценную чем отплатила. Хотелось тебе в Петербург – за границей держала. Хоть и почет велик, да не по твоей мысли.

– Ваше императорское величество, ваша воля...

– Конечно, моя воля, иначе усидел бы ты в Гамбурге. Но что было – не исправишь, а расплатиться с тобой хочу. Уйми сердце-то свое, давай вместе прикинем, чтоб и мне хорошо и тебе бы впереди вольная дорога. Пожить-то хотелось бы, ведь пятого десятка не изжила, ведь всего-то нам с тобой по сорок семь годков – много ли, коли б бог здоровья дал.

– Даст, ваше величество, непременно даст, и поживете вы, на радость всем нам.

– А коли иначе станет, надо бы указом Иоанна Антоновича объявить, как мыслишь?

– Да что за нужда торопиться, государыня. На это всегда время будет.

– А ну как нет? А если помирать как тетеньке Екатерине Алексеевне придется: без чувств грохнулась да так до смерти в себя и не пришла? Что ж тогда?

– Слушать мне вас тяжело, государыня. Всё от Бога.

– Да это ладно, ты скажи, что тогда случится?

– Ваше величество, зачем душу-то себе травить?

– Да перестань ты! Вон герцог-то сразу быка за рога хватает, а ты мне тут хороводы водить будешь.

– Ну наследника выбирать станут.

– А воля моя устная?

– Да нет, государыня, с устной-то никто не посчитается. Кто не вспомнит, кто промолчит, как после кончины государя Петра Алексеевича было, иначе Екатерине Алексеевне престола ни в жизнь не видать.

– Верно. Значит, может и цесаревна на трон сесть?

– И она, и принцесса – кого выкликнут, за кого полки гвардейские поднять сумеют.

– Нет, такому не бывать. Не хочу их на троне. Пусть уж младенец – о нем хоть не знаю, каков будет. А если объявить его указом?

– Тогда и спору нет – присягать придется.

– Ин так тому и быть. Составляй указ, Алексей Петрович.

– Глубочайшим образом убежден, ваше императорское величество, что речь будет идти не о младенце, что священная жизнь ваша продлится на долгие годы – и вы увидите около себя своего взрослого преемника и многочисленных внуков.

– А коли о младенце, тогда что?

– Так ведь в колыбели державой управлять немыслимо.

– Что присоветуешь?

– Может, совет какой из министров составить.