– Вряд ли… Сильным отрядом на сем пути его не удержать, потому что оная дорога лежит за болотами и провесть туда артиллерию весьма трудно. Однако ж в предосторожность по дороге морской от Кольберга к Трептову я все мосты приказал сжечь, и они сожжены. И естественно, если он пойдет этой дорогой, то я не упущу возможности преследовать его и делать возможные поиски. И то только в том случае, если бы наша первая дивизия предприняла что-нибудь против Платена или хотя бы по меньшей мере старалась удерживать его на прежних позициях, доколе я с герцогом решительное бы дело возымел на его пути… А этого ждать совсем недолго, по всем известиям это предчувствую.

Князь Голицын знал, конечно, что первая дивизия Фермора и не собиралась стоять против Платена, а потому он и сказал об этом Румянцеву.

Тот раздраженно махнул рукой:

– Я так и предполагал, князь. Всем хочется побыстрее на зимние квартиры… А может, у Бутурлина поистощились запасы вина? Ведь я просил его поручить князю Волконскому учинить поиск против Платена, пока он не соединился с Шенкендорфом и не стал еще сильнее… Но он не внял моей просьбе.

Князь Голицын смотрел на разгоряченного родственника, который так близко принимает к сердцу все происходящее здесь, под Кольбергом, и чувствовал, что молодой генерал ни перед какими трудностями не остановится, но крепость возьмет.

– Да все, Петр Александрович, опасаются недостатков в фураже, в провианте. – Князь Голицын сказал нехотя, с сочувствием посмотрел на Румянцева.

– Вот и господин генерал-майор Берг тоже все жалуется… Но я никак не могу понять, почему такие великие округа опустели в такое короткое время, да и корпус-то Берга не весьма многочисленный…

– Плохо умеем пользоваться местными условиями, граф. Население за все должно платить, а мы не используем его, жалеем, сочувствуем, не взимаем полагающейся контрибуции. Вот и получается, что неприятель всегда имеет то, что хочет, а мы все время терпим недостатки во всем… Россия-то далеко, не навозишься оттуда.

– Просто нерадивы… Сколько уж раз сказывался больным генерал Берг. Пусть бы уезжал, я б его спокойно освободил и сам бы вверенные мне легкие войска пропитал… Так нет ведь, все, оказывается, только на словах, а сам Бутурлину другое говорит. Вот и несу крест… Вот недавно получил от майора Ивана Будендика, обретающегося в Камине, рапорт, из которого следует, что в Штепницах гарнизон состоит из одного капитана с шестьюдесятью рядовыми, тринадцатью камер-гусарами да одной пушкой… А генерал Берг мне доносил совсем другое. И рапорту майора я больше верю, потому что сие подтверждает и пленный сержант…

Столько горечи было в словах Румянцева, что князь Голицын попытался как-то успокоить его.

– Ну, ничего, Берг еще себя покажет, он неплохой генерал. А может, Вяземский еще ввяжется в какое-либо полезное предприятие?

– Трудно представить себе, чтобы князь Вяземский со своим корпусом марш на Штаргард предпринял.

– А нельзя ли ложную атаку против Кольберга учинить?

– Ну а как ее предпринять? Допустим, я решусь на это. Значит, нужно вывести войска из-за наших батарей и двинуться на неприятеля, по открытому месту. А чего я добьюсь? Неожиданной атака не может быть, там всегда ждут нашей атаки, это не раз уже было, и всякий раз с уроном для нас, а они спрятаны в земле, их не видно… Нет, только во взаимодействии всей армии нас ожидают авантажные предприятия.

– А сколько у Платена батальонов? – спросил Голицын.

– Да все тот же майор Будендик, со слов пленных и жителей Штаргарда, оказавшихся у него, доносит, что у Платена всего шесть батальонов пехоты, два полка драгун и до шестисот гусар. Так что можно было, не подвергая опасности наш корпус, генерала Платена атаковать и разбить. А генерал Берг ничего не предпринимает против таких малочисленных сил. А мог бы. Вы посмотрите, вот здесь, в Грейфенберге, стоит генерал-майор Яковлев с двумя полками пехоты, недалеко от Берга обретаются полковник Апочинин с его деташементом да полки самого Берга. Это ли не сила, способная разбить шесть батальонов Платена? Но нет… Хоть бы старались отнимать у неприятеля пропитание, которое он везет в Кольберг, хоть бы дороги к Кольбергу от Штеттина открыты не были.

Князь Голицын, внимательно всматриваясь в карту, разложенную на другом столе, подумал о том, что ведь все побережье от Камина до Штеттина контролируется нашими постами. И провел пальцем по всей этой большой территории. Румянцев по-своему истолковал этот жест.

– Вот именно. Вы угадали мои мысли. От Камина к реке Реге, да и в прибрежных деревнях, где наших войск не было, жители не испытывают ни в чем недостатка. Здесь вполне можно прокормить еще хоть один корпус. А Берг жалуется.

«Ну дался ему этот Берг, видно, засел в печенке, не может не упомянуть о нем и минуты», – мелькнуло у Голицына.

– Ведь мой корпус, держась в околичностях Кольберга вот уже четыре месяца, не имеет по сие время ни в чем недостатка. Более того, если я останусь со своим корпусом в Померании, по-прежнему придется рассчитывать только на свои силы.

– Я слышал, вы отдали под суд не одного офицера и солдата за притеснение мирных жителей. Правда это?

– Судили здесь одного. Всем строго-настрого приказано от меня, чтоб не было обид, разорения и грабительства обывателей ни под каким видом. И кроме провианту, фуража и положенной порции, ничего не брать, да и то с крайним порядком и осмотрением. О преступниках же, как и несмотрителях за командами, мне немедленно докладывают. И все строго бывают наказаны.