Осенью же слег отец… Несколько месяцев мучили его опухоль ног и одышка, а по диагнозу врачей – водянка стремительно завершила его земной путь: 6 октября он скончался на шестьдесят седьмом году. Похоронили его на Волковом кладбище. А через несколько дней вся семья собралась и начала разбирать оставшиеся после него бумаги, прежде всего посмертную записку детям. Дети хорошо знали своего отца, честного, преданного своей семье, старавшегося сделать для нее все, что только мог, но в записке он жалуется на то, что сделал он не все, невзгоды преследовали его, правдивый характер приводил его к столкновениям с бесчестными людьми, которые подсиживали его, мешали воплотить задуманное.

Николай Алексеевич взял на себя обязанности попечителя и опекуна: Владимир и Борис достигали совершеннолетия в 1847 и в 1851 годах, о чем и засвидетельствовала 23 октября своим указом петербургская Дворянская опека. Все имущество отца в Москве передали на погашение долгов кредиторам, вести эти дела договорились с родственником князем Грузинским, никто из братьев не мог этими делами заниматься.

Дмитрия Милютина озадачило то, что по завещанию отца он получил деревню Коробку с 26 ревизскими душами и 116 десятинами земли, которые были ему совсем не нужны, он не мог быть владельцем крепостных, это было против его совести и против принципов. Правительство Николая делало первые шаги по улучшению положения крепостных: «Готовился указ 8 ноября 1847 года о предоставлении крестьянам права приобретать земли в собственность и выкупаться при продаже помещичьих владений. Все эти попытки правительства возбуждали много толков в помещичьей среде, принимались с явным неудовольствием и раздражением. Благие стремления императора и настойчивые усилия графа Павла Дмитриевича Киселева встречали упорное противодействие в самом составе высшего правительства. Однако ж было немало и сочувствующих этим стремлениям, горячо желавших избавления русского народа от позорного рабства. Таков был почти весь кружок образованных, развитых людей, в котором я вращался», – подводил итог своим размышлениям Дмитрий Милютин.

После долгих и мучительных переговоров Дмитрию Алексеевичу удалось сдать свою деревеньку в ведение тульской Палаты государственных имуществ за 1730 рублей и в своих воспоминаниях написать: «Я перестал быть помещиком, душевладельцем, и совесть моя успокоилась».

Совесть Дмитрия Милютина успокоилась и тогда, когда он зимой 1847 года в отчетной записке заявил, что нужно изменить курс военной географии на курс военной статистики, в котором можно будет глубже и полнее рассказать о военно-статистическом исследовании того или иного государства. Это предложение было принято конференцией и начальством академии, но только в следующем году курс стал называться «военная статистика».

Милютин не торопясь осуществлял свои идеи в Военной академии, хуже обстояли дела в военно-учебных заведениях. Генерал Ростовцев задумал составить общее «Наставление по учебной части военно-учебных заведений». Статьи, как правило, были написаны главными наставниками учебных заведений, редактировал их генерал Ростовцев, порой так, что автор не узнавал свой текст, бывали вписаны в текст статьи целые фразы и страницы. Дмитрий Милютин также привлекался к такой редакторской работе, и в текст этих статей Яков Иванович вмешивался, кое-где меняя смысл высказанных мыслей. Дмитрий Алексеевич как-то попытался возражать Ростовцеву, ссылаясь на документы и давно сформулированные положения, но все попытки были напрасными. Переубедить генерала Ростовцева было невозможно: он был всегда уверен в своей правоте. То, что он говорил, точно соответствовало духу времени, тому, что совпадало с идеями и наставлениями Николая Первого. «При тогдашнем режиме и духе времени все, что делалось, писалось, говорилось, должно было более или менее носить на себе отпечаток лицемерия и фальши», – подводил итог споров с генералом Ростовцевым Д.А. Милютин в своих воспоминаниях много лет спустя.

В связи с пересмотром педагогических программ Дмитрий Алексеевич написал записку со своими мыслями и предложениями. Он написал, что надо решительно изменить подготовку курсантов, совмещая теоретические занятия с практическими, больше заботиться об умственном и нравственном развитии учащихся, о различиях в возрасте, следить, чтобы меньше зубрили, больше упражнялись. Подробно изложил, как надо вести уроки по русскому языку и истории, предлагая на собственном примере показать, как совместить уроки географии и истории…

Генерал Ростовцев прочитал записку, испещрив ее многими замечаниями и поправками, и пригласил Милютина.

– Полностью, Дмитрий Алексеевич, одобряю ваш огромный труд, ваши мысли, ваши предложения. То, что вы предлагаете, возникало и у меня, много прекрасного, но лишь теоретического, не приспособленного к средствам. Кафтан щегольской, но сшит не по мерке. А вы подумали, где нам взять деньги? Где время для наблюдения самостоятельного труда шестисот или тысячи мальчиков? Кто будет направлять? А главное, кто будет следить и произносить окончательный приговор? Нет, Дмитрий Алексеевич, не созрели мы для такого труда. Прежде всего создайте людей, – а до того времени ждите. Вы знаете, сколько лет я занимаюсь военно-учебными заведениями? Много-много лет… Я привязался к ним любовно, родственно, лучшие годы отдал я этому одностороннему делу, это дело моей чести. Но при теперешних условиях военно-учебных заведений нет возможности создать индивидуальное, самобытное и самостоятельное образование. Я бы мог пускать пыль в глаза и блистать отчетами, но никогда не унижусь до шарлатанства. Я только сожалею, что многое справедливое и прекрасное, что вы здесь предлагаете, – и Яков Иванович поднял палец вверх, – не может быть выполнено. Вы уж, Дмитрий Алексеевич, извините меня за то, что я тут начеркал…

Дмитрий Алексеевич взял записку, посмотрел на зачеркнутые и поправленные места и горько улыбнулся. Вышел из кабинета начальника, одного из ближайших сподвижников Николая Первого, и еще раз улыбнулся, вспоминая разговоры об императоре, думающем только о маршах, парадах, о прусской подготовке русской армии. Этот разговор с Ростовцевым удивил его и разочаровал. Он вовсе и не предполагал так расстроить Ростовцева, не думал, что предложенное им окажется таким близким и дорогим Якову Ивановичу идеалом, к которому тот так давно стремился… Нет финансов – вот главная причина всех наших непорядков. «Прежде всего создайте людей, – сказал генерал, – а как их создашь, если не дать им серьезного нравственного образования, не считая военного… Задача не из легких…»

После этого разговора с начальником штаба Дмитрий Милютин уже не замахивался на перестройку всего военного образования в военно-учебных заведениях. Работы у него было и без того предостаточно.

Ростовцев – человек благородный и предприимчивый – тут же подал рапорт о пожаловании Дмитрию Милютину чина полковника, хорошо зная порядки императорского двора: раз в прошлом году Милютину дали орден, то в 1847 году ему ничего не полагается. Ростовцев нажал на все пружины, от которых зависело это присуждение, походатайствовал перед графом Чернышевым, подсказал чинам поменьше, как это можно было сделать: два года служил в Кавказском корпусе, образцовый офицер, превосходно вошел в профессорскую группу Военной академии, справляется со своими обязанностями в военно-учебных заведениях… И препоны были преодолены: к Пасхе Д.А. Милютин стал полковником.