И об этом десятки лет тому назад высказал свои глубокие суждения краевед Лосев, подводя итоги разговора с Приймой:

«– Как видишь, кое-что из биографии Ермакова совпадает с контурами судьбы Григория Мелехова… Но не очень многое! К примеру, той личной драмы, что была у Григория в «Тихом Доне», у Харлампия не было, не знал он ее, не ведал. Не было у Харлампия распрей ни с родным отцом, ни с приемным. Не бросал он родной дом, не уходил батрачить к пану. Не было у Харлампия ни Натальи, ни Аксиньи, хотя душенька – сестра милосердия – имелась. Не было и того, что великий художник вдохнул в душу Григория – страсти, неистовости, личного обаяния, мучительного поиска правды <…>

– Скажите, а не было ли такого случая в жизни Ермакова, чтобы он в Вешках выпустил из тюрьмы около ста арестованных красных? Шолохов в третьей книге романа рассказывает нам такое событие в жизни Григория Мелехова…

– С Ермаковым такого случая не было и быть не могло, – сказал Лосев. – Он скорее всего расстрелял бы их!»

Рядом с Григорием Мелеховым действует и реальный Харлампий Ермаков – «бесшабашный рубака, любящий выпить, не особенно задумывающийся над жизнью». Таким запомнили Харлампия Ермакова знавшие его, таким он и предстал на страницах книга (Прайма К. С веком наравне. Ростов-на-Дону, 1981. С. 60–69).

Таким предстает Харлампий Ермаков и на страницах «Тихого Дона». Шолохов глазами Григория Мелехова восхищается отвагой и мужеством бесстрашного казачьего командира, «базковского хорунжего Ермакова Харлампия», подчеркивает, что Харлампий Ермаков – «тоже рубака не из последних»: «Ермаков как-то особенно ловко, почти не касаясь луки и гривы, вскинул в седло свое худощавое железное тело»; «Григорий провожал глазами бесстрашно скакавшего под выстрелами Ермакова, с тревогой думая: «И чего его черт понес напрямки? Скосят пулеметом! Спустился бы в лощину!» И облегченно вздохнул, когда увидел, что Ермаков догадался «нырнуть в лощину».

И одновременно с этим Шолохов показывает Ермакова человеком простоватым по своему характеру и образу жизни, он человек своей казачьей среды, мало задумывается о последствиях своих поступков. Так, например, Ермаков выдавил «локтем оконный глазок, с силой распахнул окно», как только услышал просьбу Григория Мелехова открыть «хучь одно окошко, что вы запечатались». «– Вот это по-хозяйски! На что же ты стекло выдавил? – с неудовольствием сказал Копылов…» Или вот эпизод: «– Гулять хочу! – рычал Ермаков и все норовил попробовать шашкой крепость оконных рам.

Григорий, любивший Ермакова за исключительную храбрость и казачью лихость, удерживал его, постукивая по столу медной кружкой:

– Харлампий, не дури!»

И тот же Григорий Мелехов гневно осуждает Ермакова за то, что он разрешил казакам раздеть пленных красноармейцев.

«– Твоя работа? – Григорий плетью указал на красноармейцев. Ермаков сделал вид, будто впервые увидел пленных, и разыграл неописуемое удивление:

– Вот сукины сыны! Ах, проклятые! Раздели! Да когда же это они успели?.. Скажи на милость! Только что отъехал, строго-настрого приказал не трогать, и вот тебе, растелешили бедных дочиста!..»

Эпизод заканчивается миром: «Григорий невольно улыбнулся, – перегнувшись на седле, схватил Ермакова за ремень портупеи. Он любил этого лихого, отчаянно храброго командира».

По-своему моральному кодексу Харлампий Ермаков не выделяется из казачьей массы, а отчаянно храбрых среди казаков было много.

Характерен в этом отношении разговор Приймы с ординарцем Ермакова Яковом Федоровичем Пятаковым, рассказавшим о том, как сотня Ермакова прискакала в хутор Пономарев, где учинили суд и расправу над Подтелковым и его отрядом:

«– Когда мы верхи мчались в Пономарев, мой командир Ермаков и подумать не мог, что там будет такое смертоубийство… Он более всего опасался, что в хуторе по случаю пасхи и в знак примирения подтелковцы и спиридоновцы-беляки разопьют весь самогон и нам ничего не останется…» (там же. Разрядка моя. – В. П.).

«Как видишь, дистанция между Григорием Мелеховым и Харлампием Ермаковым колоссальна» – таков вывод краеведа Лосева. И анализ эпизодов «Тихого Дона», в которых действует Харлампий Ермаков, только подтверждает эту неумолимую характеристику одного из прототипов Григория Мелехова.

Десятки, сотни полновесных страниц о творческой истории «Тихого Дона» есть в книгах В.В. Гуры «Как создавался «Тихий Дон». Творческая история романа М.А. Шолохова» (изданная в «Советском писателе» в 1980-м и 1989 годах), С.Н. Семанова «Тихий Дон» – литература и история» (Современник, 1982), Г.Я. Сивоволова «Тихий Дон»: рассказы о прототипах» (Ростов-на-Дону, 1991) и «Михаил Шолохов. Страницы биографии» (Ростов-на-Дону, 1995), Ф.Г. Бирюкова «Художественные открытия Михаила Шолохова» (Современник, 1976), наконец, в книгах последних лет Льва Колодного, Валентина Осипова, Николая Федя, Владимира Васильева, в десятках статей и других материалов в сборниках «Шолоховские чтения», выходивших в свет в Москве и Ростове-на-Дону, и др.