Ната согласно закивала, плохо соображая, на каком она свете, и пошла домой ставить брагу.

О прошлом ее никто ничего не знал. Когда она пьяная вывалилась на вокзальный перрон из московского почтово-багажного, то прежде чем спросить, как называется городок, выплюнула мышь, которую держала во рту двое суток, спасаясь от зубной боли. Она устроилась в городскую прачечную, мужчин почему-то сторонилась, хотя среди женщин, регулярно просыпавшихся в своих постелях рядом с мужьями, вполне сошла бы за свою. Пила она в одиночку. А когда жизнь становилась совсем невмоготу, раздобывала где-то крошечного мышонка и несколько дней носила его за щекой, как леденец.

Степа, получивший прозвище из-за службы на легендарном линкоре, был рослый и чубатый детина, утверждавший, что у настоящего мужика нос, кадык и член должны быть одного размера, однако ни с одной из жен своих не ужился. «Казацкий закон какой? Кони сыты, бабы биты – это порядок». «Ты ж не казак!» – кричала обиженная и разозленная очередная жена. «Но подраться люблю. Я ведь как дам в морду – в больнице пролежишь столько, сколько другие – в могиле». По праздникам он надевал бескозырку с надписью «Марат» на ленте, белую рубашку с гюйсом, украшенную медалями и орденами, и расклешенные брюки, в каждой штанине которых могли бы уместиться три Степы. Выпивал он редко, но с размахом. На спор с пяти шагов струей мочи попадал точно в горлышко пивной бутылки, наполняя ее доверху в два приема. После третьего стакана водки свистом останавливал птицу в полете и гасил спичку выстрелом из «кормового орудия». Других талантов за ним не замечалось.

Ната хоть и переживала о случившемся и думала часто о Степе, но, конечно, никак не ожидала, что после выписки он и впрямь к ней заявится – на руках, благо жила она неподалеку от больницы. Открыв задницей дверь, он кувыркнулся на пол и вспрыгнул на диван.

– Где холодец? – строго спросил он. – Наливай!

– Сейчас, сейчас, – засуетилась Ната. – Ты вот пока выпей да закуси брусничкой, а я горячего приготовлю…

Научившийся в больнице от скуки задавать медицинские вопросы, Степа опростал стакан, но, прежде чем бросить в рот горсть брусники, поинтересовался:

– От чего ягода? От головы, живота либо от зубов?

– Бабка на базаре говорит, что от почек и от явлений.

– Ну раз от явлений… – Степа пожевал бруснику. – Наливай по новой. И сама прими, чтоб руки не дрожали: сейчас заявление писать будем.

– Куда? – с ужасом спросила женщина, жалея, что под рукой нет мышонка.

– Чтоб нас расписали мужем и женой, – объяснил Степа. – Ну! – И каленым кочегарным басом пропел во всю глотку из «Травиаты»: – С той же светлою душой я стою перед тобой!

Через две недели они стали мужем и женой, а когда Степин старинный приятель осторожно поинтересовался, каково ему теперь, Марат продекламировал с пафосом:

И уже без пафоса сказал:

– Мне теперь, Колька, сразу двоих сапог не надо – а ты еще спрашиваешь, хорошо мне или плохо!

Когда же Буяниха однажды заметила, что напрасно Степа старался, спасая от гибели пьяницу, да еще ценой собственного здоровья, Марат сострадательно ответил:

– Завидую твоему аппетиту, подруга: ни одной ложки говна не пропустишь. Не иначе вечно жить хочешь.

После неожиданного замужества Ната пить меньше не стала и, хотя Степан ее об этом не спрашивал, однажды призналась, что напивается от страха перед каждым очередным пассажирским поездом, прибывающим из Москвы.

– Страшный, конечно, город, – согласился Марат. – Однако до нас пока доедешь, весь страх растрясешь.

– Этот не растрясет, – уныло возразила Ната. – Только не этот.

Степан внимательно посмотрел на нее, но промолчал.

В тот день, когда пассажир с московского скорого – мягкая шляпа, мягкое улыбчивое лицо, долгополый светлый плащ-пылевик и серые перчатки тонкой кожи на костлявых руках – зявился к ним в дом, Ната тотчас принялась собирать чемодан.

Марат сидел на диване и мастерил бумажного голубя.

Наконец Ната щелкнула замками чемодана и со вздохом выпрямилась, не глядя на мужа.

– Садись, – велел он, не отрываясь от дела, – я тебе пока развода не давал.

Из-под мягкой улыбчивой маски молчаливого незнакомца вдруг поперли кости и желваки. Ната сжалась, схватилась за чемодан.

– Иди-ка сюда, шляпа, – поманил приезжего Степан и, когда тот, сжав кулаки, шагнул к дивану, ловко схватил его правой рукой за нос. Спрыгнул на пол и, не выпуская вражьего носа, из которого уже вовсю хлестала кровь, ползком-прыжком дотащил мычащего, невольно опустившегося на четвереньки гостя до двери. – Жаль, ноги у меня нет, чтоб тебя чин-чинарем проводить. Дверь видишь?