Шрифт:
Взяв кифару, Дион запел песню, которую певал в давние времена одной Эвтерпе:
Кажется мне тот богоравным или — Коль сказать не грех — божества счастливей, Кто сидит с тобой, постоянно может Видеть и слышать Сладостный твой смех; у меня, бедняги, Люкиска, он все отнимает чувства: Вижу лишь тебя — пропадает сразу Голос мой звонкий.В глазах Люкиски — радостное изумление…
Тотчас мой язык цепенеет; пламя Пробежит вдруг в ослабевших членах. Звон стоит в ушах, и скрывает очи Мрак непроглядный… [60]60
Отрывок из стихотворения Катулла (LI, перевод С. Ошерова), который по существу является его переводом знаменитого стихотворения древнегреческой поэтессы Сапфо (конец VII — начало VI века до н. э.). Дион вставляет в текст нужное ему имя (Люкиска), так же как это сделал Катулл при переводе.
С этого дня между Дионом и Люкиской протянулись нити еще не ясного им самим чувства. Пленный эллин часто ловил на себе взгляд наложницы, полный ласкового удивления и тревоги. И сатирические диалоги в шатре Мегиллы несли теперь в себе нечто новое, что не мог уловить слух необузданного варвара.
Ужель страшилищем ливийских скал, Львицей, Иль Сциллы-чудища утробою Мерзкой С таким ты злым и черствым рождена Сердцем? В тоске последней, смертной, я тебе Крикнул, Ответом, о жестокая, мне был Смех твой! [61]61
Стихотворение Катулла (LX). Перевод А. Пиотровского.
Племена роксоланов, подвластные Мегилле, кочевали на огромном пространстве севернее Меотиды [62] , между реками Борисфеном [63] и Доном. Палаточно-шатровая столица степного царька стояла на берегу Сиргиса [64] , раскинувшись на живописных холмах. От неспокойных соседей ее защищали полноводные реки. Окружающие перелески изобиловали зверьем. На богатых пастбищах тучнел скот. Отсюда роксоланы уходили в набеги. Данники свозили сюда свои дары, торили дороги торговые караваны. Потому здесь наряду с временными шатровыми сооружениями возникали жилые постройки, склады, мастерские. Городище напоминало собой сиракскую крепость Успу, только без оборонительной стены, и со временем должно было превратиться в большой, оживленный город.
62
Меотида, или Меотийское озеро — название Азовского моря у древних греков и римлян.
63
Борисфен — греческое название Днепра.
64
Сиргис — древнее название Северского Донца.
Однажды Дион, обходя лагерь, забрел в квартал кожевенных мастерских. В воздухе висел устойчивый кислый запах дубильных веществ. Между низкими землянками под палящими лучами солнца бородатые рабы-кожемяки сильными руками скребли и мяли в деревянных чанах бычьи шкуры. Одежда их представляла собой странную смесь эллинских и сарматских нарядов. Низкими тягучими голосами пели они печальную песню без слов…
— Кожемяки Мегиллы не эллины ли случайно? — спросил как-то Дион Люкиску.
— Да, это наши сородичи, — ответила она.
— И ярмо рабства не трет им шею?
— Рабов-эллинов Мегилла содержит лучше, чем его соплеменников в эллинских городах: их не продают, живут они своей общиной, дружно стоят друг за друга, работой их не гнетут, пищи, особенно мяса, вдоволь. Некоторые пленники даже берут в жены дочерей небогатых охотников и скотоводов. Разве можно мечтать о большем счастье?
Молодая женщина испытывающе смотрела на бывшего эллинарха. Дион презрительно сощурился:
— В понятии раба счастье — это вечная дремота!
— А в твоем?
— В моем? Свобода!
Люкиска удовлетворенно улыбнулась:
— Пленные эллины не перестают мечтать о свободе.
— Так почему же они не бегут? Ведь их никто не охраняет!
— А где беглец укроется в степи? До ближайшей эллинской колонии далеко — все равно настигнет погоня.
— Ты смогла бы свести меня с кем-нибудь из этой общины?
— Пожалуй, смогу. Есть среди них один — Менипп-ольвиец…
Дион лежал на спине. Ожидание было томительным, но в сон не клонило. Приподняв край палатки, он посмотрел на звездное небо. Если судить по звездам, то полночь уже миновала — вон как запрокинулась навзничь Большая Кибитка на севере, трехзвездное дышло торчит почти вертикально. А сигнала все нет.
Еще днем к нему подошла Люкиска.
— Сегодня не спи, — сказала она. — Ольвиец пожелал встретиться с тобой. Когда трижды вскрикнет сова, выходи к Сиргису напротив Ракушечного острова. Да не вздумай надеть свое звенящее покрывало, а то Мегилловы лазутчики со всей степи сбегутся…
Сова ухнула три раза совсем неожиданно, когда к Диону уже начала подкрадываться сладкая дрема. Эллин неслышно выскользнул из-под полога и, где ползком, где перебежками, пригнувшись, двинулся к реке, а потом берегом вниз по течению, пока не зачернела впереди громада Ракушечного острова. Дион остановился. Но не успел он перевести дух, как на него навалились какие-то люди. Бывший эллинарх сопротивлялся молча и яростно. Но его одолели — силы были слишком неравными, — закутали голову мешком, кисло вонявшим кожами, и куда-то понесли.
Первой мыслью было, что его выследили Мегилловы соглядатаи и сейчас бросят к ногам разгневанного багатара. Потом краешком сознания скользнула другая, нехорошая мыслишка, что его предала Люкиска. Но по тому, как обращались с ним похитители — связали, но не били, не пинали и несли весьма осторожно, — Дион скоро убедился, что попал все-таки не в руки сторонников Мегиллы. Те уж постарались бы отбить ему печенки за побег — ведь именно так могли они расценить ночное путешествие аэда.
Дион почувствовал, что его опускают куда-то вниз по крутому склону. Затем его поставили на ноги, развязали, сняли с головы мешок, и он увидел в смутном лунном свете, падавшем на дно глубокого оврага, белые алебастровые лица окружавших его людей. Безносые плоские маски с жуткими прорезями для глаз делали их похожими на привидения. В руках они держали кинжалы.