Она тихо и торжествующе улыбнулась…

Аристовы доехали до дома в совершенном молчании. Егор показался Зое подозрительно спокойным, таким он бывал всегда, когда предстояло нечто важное. Уж лучше бы он кричал, ругался. Но нет, ледяное спокойствие и какая-то странная отрешенность, словно она уже и не была его сестрой. Швейцар как всегда приветствовал господ, открывая парадную дверь. По-прежнему молча поднялись в квартиру. И только в гостиной, через которую неизбежно нужно было пройти, чтобы разойтись по спальням, Зоя еще раз пролепетала:

– Егор, прошу тебя, не думай дурного ни обо мне, ни о Когтищеве. Там в самом деле не я, а кто, я не знаю и знать не хочу.

– Разумеется, не ты, – пожал плечами брат. – Я и не сомневался. Для меня твоя невиновность бесспорна. А с господином Когтищевым мы просто более никогда не будем иметь дела. Я никогда не подам ему руки, не позволю и тебе знаться с ним. Пусть выбирает себе для знакомства иные компании, которые по достоинству оценят его фантазии сомнительного свойства. Да и покончим с этим.

– Да, но… – она не знала, как продолжить, чтобы разговор не принял еще более неприятного оборота, но Аристов продолжил сам:

– В этой неприглядной истории есть и другие герои. Я понимаю, что тебе больно и неприятно это слышать, но я полагаю, что ты мыслишь ровно так же, как и я. А я считаю, что теперь, после этой странной провокации – иного слова у меня нет, после этого публичного унижения наши прежние обязательства уничтожены.

– Но, Егор! – охнула Зоя, – ты опять топчешь мою жизнь. Вертишь её по своему разумению. Ведь я люблю Петю несмотря ни на что! Я не знаю, кто это сделал и зачем, но ведь это не он. Он же не хотел ничего подобного! Он руку бы себе отрезал…

– Да, да, – равнодушно покивал головой Егор Федорович. – Да только зачем он завопил и привлек всеобщее внимание к неприличной фотографии, увидев, что это его невеста? Зачем кричать и звать всех на суд? Увидел, ужаснулся, засунь в карман и тихо порви. Или, на худой конец, выясни истину, но только без посторонних глаз. Вот как должен был бы поступить порядочный человек и настоящий мужчина, если он печется о чести своей дамы! Так что не вздумай объясняться с ним и доказывать свою невиновность. Все, более мне нечего сказать! И прошу тебя, прими мои слова как окончательное и бесповоротное решение.

Он уже направился к себе, но вдруг вернулся к сестре, которая так и стояла, опустив обессиленные руки вдоль тела:

– Могу только одно предложить тебе в утешение. Поедем в Европу, а?

На другой день Аристов с некоторой опаской встретился с сестрой. Он не спал всю ночь, корил и ругал себя всеми известными способами. Наивно рассчитывать, что она смирится с потерей любимого человека. А ведь именно этого он добивался. Ведь не честь сестры, не её исстрадавшаяся душа занимали его накануне вечером. Нет, он думал о другом.

О другой! И о себе. О том, что, наконец, выпала возможность развязаться с Соболевыми. Убежать, исчезнуть, забыть. И вот так малодушно предать сестру, заставить её мучиться. Предатель! Гадкая скотина, и ты смел клеймить несчастного Петю!

Но тот тоже хорош, и Лавр туда же! Но кто же, кто подложил фотографию?

Нет, не она! Не может быть, Серна не могла. Она сама святость… Нет, она слишком любит своего сына. Но ведь и он сам наступил на свою глубокую привязанность к сестре!

Зоя, к удивлению Егора, выглядела даже спокойной. После завтрака, прошедшего почти в молчании, девушка спросила дозволения пройтись по лавкам, вместе с горничной. Возможно, ей понадобится что-нибудь для поездки за границу. Аристов, обрадованный таким послушанием, разумеется, великодушно согласился. Обновки – лучшее лекарство для женщин от хандры. Зоя неспешно собралась и, прихватив с собой горничную, удалилась. После её ухода Аристов уже меньше угрызался и улегся на диване с папиросой в зубах. Однако наступивший было душевный покой мигом разрушился, когда посыльный принес записку. Она была послана из дома Соболевых. Господина Аристова просили прибыть безотлагательно, ибо речь шла о Зое Федоровне.

Когда он ворвался в квартиру профессора, то Зои он не увидел, зато его встретила бледная и встревоженная Серафима Львовна и раздраженный и надменный Викентий Илларионович. Тут же метался и Петя, но его Аристов не замечал вовсе, словно Петя превратился в бестелесный призрак.

– Господа, вы можете мне объяснить, что еще произошло в вашем доме относительно моей сестры? – грозно прорычал Аристов.

– Это мы от вас хотели бы услышать, милостивый государь, что происходит в нашем доме, – вскричал профессор, потерявший всякую возможность сохранять спокойствие. – Подумать только, барышня является поутру и заявляет нам, чтобы мы вызвали вас, и закрывается в Петиной комнате со своей горничной до вашего приезда. Не дозволяет войти нам, и… Черт знает, что происходит!

Аристов уже метнулся туда, где заперлась сестра, но Серафима Львовна удержала его:

– Подождите, не спешите. Наверное, она позовет нас.

Ждать долго не пришлось. Вскоре горничная барышни вышла из комнаты и произнесла со странным выражением лица:

– Барышня просит зайти, но только барыню и, – девушка замялась и покраснела, – молодого господина. А уж после и Егора Федоровича.

Указанные Зоей поспешно двинулись в комнату Пети. Викентий Илларионович остался, фыркая от негодования и наглости девицы.