Шрифт:
Только теперь Степан почувствовал на голове своей повязку, плотно укутавшую череп. Он потрогал повязку и, убедившись, что повязана она крепко, прошептал:
– Ты помоги-ка мне сесть, Никита. Хочу взглянуть на того нелюдя, что едва меня жизни не решил.
Никита помог ему приподняться и,… глаза Степана округлились от великого изумления. Ибо на полу, скрючившись в предсмертной агонии, лежало тело шамана Дудара, поверженного отроком Никитой…
– Да ведомо ли тебе, Никитушко, кого ты поверг в честном бою?! – Степан с восхищеньем глядел на отрока. – Ведь это шаман ихний – Дудар! Тот шаман, коего отряд татар в полсотни воинов одолеть не мог! А ты говоришь, что ты не вой! Да ты уже меня превзошел в доблести-то…
– Ты скажешь тоже, дядя Степан, - отрок смущенно потупился, уже по-другому глядя на тело поверженного им ворога. – Вот уж не думал, что это сам Дудар-то…
– Только пошто их четверо-то? – Степан задумался, понимая, что двое нелюдей смогли уйти. А это значит, что опасность не миновала, и нужно ждать новой беды…
– Дык, может двое на твои ловушки попались? – спросил Никита. – Али ты запамятовал, что в лесу две колоды с кольями вострыми над тропою для них повесил?
– И то… - прошептал Степан. Его мутило. В голове вновь тревожно молотили молоты. – Ты накрой меня чем-нито, Никита. Чтой-то морозит меня крепко…
Его трудно, натужно вырвало клюквенным морсом, испитым ввечеру…
Глава 12
На следующий день Степану стало совсем худо. Оба глаза заплыли огромными синюшными мешками, его выворачивало наизнанку, но по бороде стекала только желтая тягучая слюна.
Никита ни на шаг не отходил от Степана, которого уложил на уцелевшую в огне лавку, отвлекаясь только на неотложные дела. Он починил выбитую плосколицыми дверь, выгреб головешки от сгоревших полатей и начал сбивать новые, благо теса с осени заготовили много. Но работа продвигалась медленно, ибо не имел отрок таких навыков в плотницком деле, коими обладал Степан.
Тела берендеев он, как велел Степан, вытащил под навес, где они околели от мороза, завалил ветками и присыпал снегом.
Холстины для перевязок не было, и Никите пришлось отстирывать золою использованные уже холсты. И теперь под навесом, словно струи дождя завивались на ветру длинные выбеленные ленты.
К вечеру совсем обессиленный Степан, с трудом повернувшись на тесной лавке, прохрипел:
– Никитушко, сынок, худо мне… Надобно идти за Мефодием, иначе, кончусь я тута. Не могу я встать да травы найти, какие надобны, да и не вспомню я, каки надобны-то. Сильно меня Дудар приложил палицею своею, будь он неладен…
– А найду я дорогу-то, дядя Степан? Я ить только с тобою в лес ходил, да и то в другу сторону, в чащобу…
– Объясню я тебе, сынок. Поутру пойдешь.
Утром Никита встал до свету и быстро собрался в дорогу. Степан обсказал подробно, как идти по лесу, а потом по степи и, осенив отрока крестным знамением, сказал:
– Ты топор-то сунь за пояс, неровен час… Много злых людей по свету ходит, да и плосколицых, поди, не всех извели… Ты как будешь в Михайловском, боярину Ондрею Василичу обскажи про берендеев-то. Про Дудара особливо, ибо награда за них положена мурзою татарским. Ну, иди с Богом, Никитушко. Да постарайся поскорее обернуться…
Неласковое зимнее солнце клонилось к верхушкам сосен и берез, когда увидел Никита маковку Михайловской церквушки, увенчанную крестом с полумесяцем, о коей поведал ему Степан. Идя по скрипучему снегу широким шагом, скоро ступил Никита на широкую улицу села.