— Нет, действительно здорово, — пробормотал Колыванов.

— Мне тоже нравится, — неохотно признала Анна Генриховна. — Только я сирень выбрала, с юности люблю ее, знаете ли…

— А еще я смотрю мамины акварели на бумаге. — Никита залез на спинку кресла и теперь заглядывал Колыванову через плечо.

Колыванов заинтересованно обернулся. Мальчик улыбнулся ему и мечтательно протянул:

— Там, знаешь, всякие невиданные странности!

— Невиданные странности?

— Ну да. Там все другое, совсем не такое, как здесь. Все-все! — Никита, загибая пальцы, стал перечислять: — Люди, деревья, небо, солнце, земля, трава, звери разные…

— Эти… акварели твоя мама тоже продала?

— Нет, это же не разделочные доски, — удивился Никита. — Кто их купит? — Он запнулся, подумал немного и серьезно сказал: — Но я бы купил, честное слово. Моя мама… она лучше всех рисует!

— Лучше, хуже… — проворчала старая дама, укладывая яйца в луковую шелуху. — Баловство все это!

— А посмотреть можно? — Колыванов вернул доску на стенку. — Я про мамины «чудные странности».

— Можно, — кивнул Никита. — Только, если честно, это секрет.

— Секрет?

— Да. Мама свои рисунки на шкаф прячет.

— Почему?

— Чтоб тетя Таня не ругалась.

— А кто такая тетя Таня?

— Тетя Таня? — Никита посмотрел на Колыванова так удивленно, словно не верил, что его тетю Таню мог кто-то не знать.

Колыванов ухмыльнулся. Он неожиданно вспомнил свою троюродную сестрицу, кстати, у нее скоро день рождения, они с матерью приглашены. И не пойти нельзя, девчонке все-таки двадцать пять исполнится, юбилейная дата…

— Это мамина подруга, — пояснил Никита. — Я ее всю жизнь знаю, с самого рождения, так мама сказала.

— А почему она должна ругаться, твоя тетя Таня?

— Ну, не знаю. Не должна вроде бы.

Анна Генриховна выразительно фыркнула. Никита посопел и неохотно сознался:

— Не должна, но все равно ругается. Говорит — нечего на всякие глупости время тратить, — и, оправдывая мать, воскликнул: — А это вовсе не глупости!

— Если ее «странности» не хуже этих маков, тогда твоя тетя Таня не права, — серьезно согласился Колыванов.

— Не хуже, сейчас сам увидишь! — горячо воскликнул Никита. Спрыгнул с кресла и за руку потащил Колыванова в комнату.

Колыванов едва не опоздал на совещание. А все из-за того, что рискнул заехать в филиал фирмы, надеялся увидеть мать Никиты.

Неуловимую мать Никиты!

Колыванов оглянулся на заднее сиденье, там лежала его любимая кожаная папка под документы. Вот только бумаг в ней не было, только рисунки, Колыванов выпросил их у мальчика для выставки. Совершенно случайно знал: на следующей неделе в городе устраивается выставка работ местных художников. В музее Верещагина, если он не ошибается, впрочем, это можно уточнить.

Даже не выставка, а выставка-продажа!

Поэтому Колыванову и хотелось встретиться с художницей, обговорить условия. Сам Никита категорически не хотел расставаться с рисунками «пусть и за миллионы».

Уверял, что и мама не захочет.

Колыванов хмуро усмехнулся: спасибо, мальчишка разрешил взять работы! Сказал — пусть повисят на выставке, мама и не заметит, она на старые рисунки не любит смотреть.

«Хорош! Какая к черту выставка, я даже фамилии художницы не знаю! И имени… Вот черт! — Колыванов слишком резко затормозил перед светофором, и стопка бумаг, сиротливо лежащая на соседнем сиденье, россыпью слетела на пол. — Или придумать ей псевдоним, если не смогу связаться с Никитой?..»

Пришлось отъехать к бордюру и остановиться. Нужно было собрать документы, не шарить же по коврику при служащих или охранниках.

Колыванов сунул бумаги под кожаную папку с рисунками и раздраженно подумал, что это уже смешно, — он в пятый раз заезжает в офис и все никак не может застать в бывшей кладовке мать Никиты. Как ни зайдет, комната закрыта. Девчонка то ли по магазинам ходит, то ли еще где бегает…

Колыванов неожиданно улыбнулся: ну, сегодня хоть не зря заехал. Мать Никиты снова не застал, тут не повезло, зато столкнулся у двери в кладовку с маленькой очкастой уборщицей — видимо, наводила порядок в комнате.