— Дьявольской красотой, — буркнул Мэддокс, — которой подвластен только грешник. Часовые, из-под присмотра коих колдунья сбежала, искупят свой грех. Искупят — и строго, уж об этом я позабочусь.

— Не сомневаюсь, — кивнула Джемайма Тиндалл и встала. — Прошу прощения. Дела, знаете ли...

Пастор взглядом дал знать констеблю, Корвин кивнул.

— Ну конечно, идите, идите, — сказала Дороти Саттон. — А мы тут с преподобным еще немного побеседуем. Мне вот что интересно: вроде бы сам губернатор Колонии, сир Уильям Фиппс...

Генри Корвин не дослушал, торопясь выйти вслед за Джемаймой Тиндалл.

Около строящегося амбара стоял длинный стол, покрытый скатертью, вокруг него крутились три женщины, расставляя тарелки и блюда. Корвин заметил, что от реки, покончив с омовением, возвращаются мужчины. Человек пятнадцать. Плотники со стройки, лесорубы с лесосеки.

Корвин быстро повернулся. Приглядываясь, он почти забыл о женщине, за которой должен был следить. Однако Джемайма Тиндалл не исчезла, а шла медленно, то и дело останавливаясь и оглядываясь, как бы проверяя, следует ли за ней констебль. «Хорошо, — зло подумал он. — Хочешь поиграть? Ну что ж, поиграем на пару».

Он последовал за ней, но, сделав несколько шагов, остановился, заслонил глаза ладонью, прикинувшись, будто глядит на крыши домов и кружащего над ними ястреба. Женщина свернула за угол дома, констебль пошел быстрее, почти побежал. За домом стоял большой овин, он еще успел заметить, как двери качаются на петлях. Чуть подумав, вошел.

Джемайма Тиндалл была там, она стояла в косой, густой от пыли полосе света, падающего через отверстие в потолке.

— Ты сам признал, — резко, прервала она неловкое молчание. — Ты сам недавно признал, что я неглупа. Я оценила комплимент, знаю, что дался он тебе нелегко. Так почему ж ты вдруг подумал, что если будешь за мной следить, то я тебя куда-то приведу? Смешно.

— Я вовсе не надеялся на то, — хрипло ответил он, — что ты меня куда-нибудь приведешь.

— На что же ты рассчитываешь?

— Есть иные способы дойти до истины.

— Верно, есть, — согласилась она. — Однако воспользоваться большинством из них, особенно наиболее эффективными, запрещает закон. Ты сам недавно изволил меня этому поучать. Хотя тебе этот запрет не очень-то мешал в Уотертауне. Правда?

— Ты много знаешь, — буркнул констебль. — И верно, много. Похваляешься, стараешься запугать меня, прикидываясь провидицей, ворожейкой или колдуньей. Так знай — пустое это дело.

Джемайма улыбнулась. Улыбка была невеселой. Ее худощавое восковое лицо из-за этого стало походить на череп.

— Знаю, — подтвердила она, — что пустое. Ты не веришь в магию и колдовство. Ты не верил в них, когда лепил обвинение против Мэри Харгрейвс. Ведь ты сфабриковал обвинение на волне идущей из Салема моды. Одних свидетелей подкупил, других запугал, третьи включились самостоятельно, радуясь и ликуя, что могут как-то кому-то навредить. А по сути, разговор-то шел об имуществе старухи. О земле и наличных, которые оставил ей муж.

— Ты, — процедил Корвин, — слишком много знаешь, баба.

— О, я еще больше тебя удивлю. Твоим планам помешал, как ни странно, именно Салем. О Салеме слышали все. И все, в том числе и Мэри Харгрейвс, знали, почему там во время следствия насмерть замучили Джайлза Кори. Чтобы назначить конфискацию имущества, необходимо получить признание в преступлении. Поскольку Джайлз Кори отписал имущество зятьям, находящимся в безопасности далеко в Виргинии, он выдержал пытки и не признался в дурацких обвинениях. Он умер, замученный, но наследственного имущества отнять было невозможно. Недоставало признания в вине.

— Говори. — Корвин приоткрыл зубы в волчьей усмешке. — Продолжай. Я внимательно слушаю.

— Мэри Харгрейвс, хоть и больная, перенесла все, что творили с ней во время следствия. И умерла. Но ты не мог допустить, чтобы повторилась история Джайлза Кори. В отличие от зятьев Джайлза Кори под рукой была наследница Мэри Харгрейвс. Ее дочь Дженет. Значит, можно обвинить и ее. И опять не было недостатка в свидетелях того, что Дженет летала на метле, клялась на Черной Книге, целовала Диавола в анальное отверстие, глотала красную облатку, снова нашлись куклы, набитые козьей шерстью и утыканные шпильками, отыскалась какая-то богобоязненная жена, точно знавшая, кто виновен в том, что у ее супруга не работает мужской член. И Дженет Харгрейвс подвергли в Уотертаунской тюрьме тем же самым испытаниям, что и ее мать. Ты продолжаешь внимательно слушать?

— Все твое знание, баба, — медленно проговорил констебль, — вопреки тому, в чем ты нагло пытаешься меня убедить, берется вовсе не из твоей колоссальной и сверхъестественной мудрости. Отнюдь нет. Обо всем, что ты знаешь, ты просто слышала. Все это тебе кто-то рассказал. Я не спрашиваю кто, поскольку знаю и без того. Твои признания мне не нужны. Ты мне только скажешь, где этот «кто-то» скрывается.

— Только-то и всего, — усмехнулась Джемайма Тиндалл. — И ничего больше? А как, интересно было бы узнать, ты выжмешь из меня такие признания? Применишь те же методы, что и против женщин из Салема и Мэри Харгрейвс? Лишишь сна? Воды? Пообещаешь помиловать? Свяжешь на всю ночь в клубок, пятками к шее, так, чтобы утром кровь ручьями потекла из носа? А может — как Дженет Харгрейвс, — просто раздробишь мне ступню с помощью веревки, скручиваемой палкой? Эх, констебль, констебль, поблагодари своего Бога, что мне нельзя обидеть тебя, причинить прямой вред. А жаль, потому что очень уж хочется это сделать.