— Признаться, я сам виноват, не объяснил тебе всего, — сказал Тестов, обращаясь к Игнату. — Но кто мог ожидать такого ветра! Следить за генератором не так уж важно. Если что и приключится с ним, автоматическая сигнализация сейчас же доложит об этом. Да я и сам всегда просыпаюсь, даже не в свое дежурство, если только начинаются перебои. А вот за напором ветра следить надо. Трос может выдержать напряжение при силе ветра, не превышающей десяти баллов… А ветер сейчас доходит уже до десяти. Если трос оборвется, мы кувырком полетим на землю. Хорошо еще, что на «Змее» установлен автомат, который начинает действовать, когда сила ветра переваливает за девять баллов. Сигнал передается и вниз, на «Тайгу».

«Змей» бросало из стороны в сторону. Были моменты, когда люди с «Тайги» уже начинали наматывать трос, но к утру ветер унялся, утихла и снежная буря. Тучи умчались, стоял легкий мороз. Осеннее солнце долго не показывалось над горизонтом. Игнат смотрел в бинокль. Озеро Таймыр покрылось льдом.

— В одну ночь! То-то север! И земля бела, — сказал Игнат, наблюдая побелевшую тайгу. Стало светлее и словно еще просторнее.

Земля замерзла, и «Тайга» быстро подвигалась вперед. Вездеход изменил своему северо-восточному направлению и шел почти прямо на север. Первые лучи солнца осветили блестящую поверхность речки. «Тайга» быстро направилась к ней, спускаясь к воде по отлогому берегу.

Ломая тонкий лед, «Тайга» вошла в реку и, медленно покачиваясь, поплыла.

— Молодец Симаков! — воскликнул Игнат.

«Тайга» шла по течению, выискивая место для переправы. Но противоположный берег был очень крутой.

— Это уже хуже, — рассуждал Игнат. — Вездеход все-таки — не вездеход. На крутой берег подняться не может. Тут, пожалуй, и я ничего не придумаю. Нельзя же изобрести танк, который бы лазал по стенам.

Это путешествие продолжалось весь день. И только к вечеру невдалеке от впадения притока в Таймыр «Тайга» вышла на другой берег, значительно отклонившись от курса. Теперь, направляясь к мысу Челюскин, приходилось идти на северо-восток.

Вновь пошел снег.

«Тайга» сменила колеса на лыжи и быстро шла на север, гудя всеми пропеллерами. Труба и роторы были уложены, чтобы уменьшить сопротивление.

— А «Змей» должен сильно тормозить. Теперь хоть отрежь его.

— Идем на аккумуляторах, — сказал Тестов. — Тебе повезло. Надоело, верно, летать на «Змее»? «Змея» тоже скоро уложим. Вон лебедка уже заработала.

— Куда же его уложить, этакую громадину?

— Он у нас складной. На палубу и уложим, — ответил Тестов.

— А аккумуляторы истощатся, что тогда?

— Мы остановимся у станции подземной газификации. До нее хватит. А пока там стоять будем, опять заработают все ветряки и запасут новые «консервы» электричества. Их хватит до самого Челюскина. Вот когда прокатимся с шиком!

«Змей» снижался, Игнат уже без бинокля хорошо видел Джима и махал ему своей шапкой-ушанкой.

«Тайга» скользила на лыжах по снегу со скоростью пятнадцати километров в час.

— Неплохая скорость для такой махины, — говорил Игнат. — Все-таки ты молодец, Симаков.

Капитан повеселел. Стоя на своем капитанском мостике, он говорил Игнату:

— В этих широтах санная дорога стоит по крайней мере восемь месяцев в году. Если бы «Тайга» была приспособлена только для зимы, она и в этом случае оправдала бы себя. Ведь только благодаря ей теперь можно производить изыскания и полярной зимой. Насколько это ускоряет наше освоение Арктики!

Приближающаяся полярная ночь скверно влияла на Джима. Его организм слишком привык к солнцу, его зрение — к яркому освещению. Игнат заметил, что Джим видит хуже его, и предполагал, что у Джима вообще плохое зрение, пока не понял, что глаза у Джима еще не приспособились к скудному освещению севера.

Игнат прошел к каюте Джима и еще в коридоре услыхал ноющие звуки гавайской гитары, с которой Джим не расставался. Из этого инструмента, как будто приспособленного для жалобных стенаний, веселый Джолли еще недавно извлекал брызжущие весельем трели и рулады. Но теперь гитара печально роняла вибрирующие звуки, словно оплакивая умирающее солнце.

— Грустишь? — спросил Игнат, входя в каюту. Джим печально улыбнулся и продолжал молча терзать струны своими ловкими черными пальцами. — О чем или о ком? — продолжал Игнат свой допрос. Джим не отвечал. — О солнце плачешь? — продолжал Игнат. — Скучная страна? Негодный климат? Дикая, безлюдная, слепая, мертвая пустыня? Белый саван снега?.. Где зеленая травка? Где розовые, красные, лиловые цветы? Дайте мне весеннюю ветку миндаля с розовыми цветами! И чтобы на ней сидела райская птичка и пела веселые песни. Ти-ти-ли! Ти-ти-ли! И чтобы бананы падали в рот, а зеленые попугаи кричали: «Да здравствует солнце!» И обезьяны качались на хвостах, — начал Игнат декламировать под музыку. — Об этом поешь? Об этом плачешь? Жаль, я не поэт. Жаль, что с нами нет Степана Асаткина. Он сочинил бы этакие бананные стансы под твою музыку, и вы распевали бы их вместе. Тебе надо познакомиться с ним.