А комнаты, которые он осматривал, были даже еще менее простыми, чем люди. Все больше его охватывало ощущение огромных нравственных перемен, которые претерпел мир с тех пор, как он правил честными шумерийскими ирригаторами в белых одеяниях. Тогда в комнате можно было увидеть стол, пару сидений, полку с несколькими сосудами, статуэтку бога или другой такой же предмет религиозного культа, глиняную табличку, и, может быть, стило, если в ней жил образованный человек. Но эти комнаты были полны противоречий. Окна, чтобы пропускать свет — и черные занавески, чтобы его не впускать. Скрытая, вторая молодость Саргона, проведенная в прачечной, обострила его реакцию на грязь, а тюлевые занавески в этих комнатах чаше всего были грязными на редкость. В «комнатах» электрические лампочки почти не встречались, чаще всего они освещались спускавшимися с потолка газовыми горелками под матовыми стеклянными колпаками. Обязательно посередине довольно большой стол и два далеко не покойных кресла. И аляповатые комоды из блестящего дерева цвета сырой печени, и неудобные диваны, и мерзкие безделушки. Иногда комнаты, а особенно спальни, щеголяли мишурным блеском благодаря гравюрам, на которых дамы в натуральном виде пытались выдать себя за аллегорические фигуры, или же красовались бассейны в перенаселенных гаремах более богатых, нежели утонченных восточных деспотов. Немыслимые каминные полки были уставлены фарфоровыми безделушками, кувшинчиками, ангелочками с позолоченными крыльями, красными чертями или приветливыми дамами в купальных костюмах, слишком для них тесных. Среди украшений особенной популярностью пользовались тарелки, развешенные по стенам, точно крысы, прибитые к стенам амбаров.

Значительное число этих наемных домашних очагов выглядели как опустившиеся бродяги. Один запечатлелся в его памяти — выцветший, пыльный, серый и убогий до невообразимости. Как ни был он поглощен собой, он поразился, что кто-то мог жить и кто-то жил в таких дырах. Что это были за люди? Вся жизнь его прошла среди чистоты и уюта, и ему редко доводилось соприкасаться с тем истомленным и скудным слоем английской городской жизни, где все кое-как подштопывается, но не часто добротно чинится или чистится, а уж о том, чтобы что-то заменить, и речи быть не может. Даже воздух в этих комнатах казался безнадежно застарелым, а стекла на пожелтевших литографиях «Монарха лесов» и «Затравленного оленя» были засижены далекими предками современных мух.

— Хоть кто-нибудь здесь селится? — спросил Саргон у обомшелого вида дамы, и только тогда понял всю жестокость своего вопроса.

— Мой последний джентльмен прожил здесь пятнадцать лет, — ответила обомшелая дама. — Он был переписчиком. Скончался в больнице в июне. Водянка. Он всегда был доволен комнатой. Очень доволен. Ни разу я не слышала от него ни единой жалобы. Он был моим добрым другом.

Саргону нестерпимо захотелось глотнуть свежего воздуха.

— Сколько за эти комнаты? — спросил он. — Мне нужно обдумать. Обдумаю и сообщу вам.

Она назвала цену, обычную цену на этой улице, но, провожая его вниз по лестнице к входной двери, сказала:

— Если это слишком дорого… Если бы вы назвали свою цену, сэр…

Из ее припудренных сажей глаз выглянуло отчаяние.

— Я должен подумать, — сказал Саргон и вновь очутился на улице.

Ну почему люди становятся такими грязными, унылыми, сломленными? Уж конечно, в Шумере никогда не было таких разбитых жизней. Все это надо будет изменить, все это необходимо будет изменить, когда восстановится Царство.

Затем, когда сумерки уже совсем сгустились, Саргон отыскал именно такую тихую комнату, которую хотел. Она обнадеживающе возвещала о себе не обычной печатной карточкой, но написанной от руки табличкой «Сдается комната» в окне без тюлевых занавесок, а с небольшими лиловыми, которые более обрамляли, чем скрывали на вид почти пустую белую комнату, приятно озаренную мерцающим огнем. На белой стене висели два-три картины — настоящие картины маслом. Саргон утомленно поднял дверной молоток и вдобавок нажал на кнопку электрического звонка.

Отклика не последовало, и он успел постучать еще раз, прежде чем дверь отворилась. В проеме возник худощавый молодой человек с девчушкой на плече. Она внимательно поглядела на Саргона очень темными серо-синими глазами.

— Все как будто куда-то подевались, — сказал худощавый молодой человек очень приятным голосом. — Чем могу служить?

— У вас сдается комната.

— Да, комната здесь сдается, — сказал худощавый молодой человек, а его благожелательные темные глаза подмечали все особенности фигуры перед ним.

— Не мог бы я ее посмотреть?

— Полагаю, он мог бы посмотреть ее, Сьюзен… — Молодой человек заколебался.

— Конечно, дженмену надо ее посмотреть, — сказала девчушка. — Будь миссис Ричмен тут, она бы ее ему сразу показала, дурачок. — И она дернула худощавого молодого человека за волосы — с любовью, но сильно.

— Видите ли, — объяснил молодой человек, — хозяйки нет дома. Перестань, Сьюзен! И благородной помощницы хозяйки тоже нет. Никого нет, и дом как бы неофициально оставили на нас. Собственно говоря, мне не следовало бы открывать дверь.

— Так я же тебе велела, глупенький! — сказала девчушка.

Молодой человек не шевельнулся, а только задал вопрос:

— Это у вас карта, сэр?

— Карта мира, — сказал Саргон.

— Наверное, очень полезная штука, сэр. И вы отыскали дорогу сюда. Ну-у… комната наверху, если вы не откажетесь подняться по лестнице. Держись крепче, Сьюзен, но смотри, не задуши меня. — И он повел Саргона к лестнице.

Обычная лестница, и коридор с линолеумом, и обои, имитирующие какие-то особенно желчного цвета панели из плохо отесанной древесины. Пока они поднимались, юная барышня подвергала свою жизнь серьезному риску, не желая ни на секунду упускать из вида Саргона и его карту и извернулась на триста шестьдесят градусов, так что на площадке ее носильщику пришлось остановиться и усадить ее как следует.