— Когда вы познакомились с моей матерью?

Дивайзис словно подобрался и чуть улыбнулся ее смелости.

— Я был студентом в Кембридже, готовился к экзамену по естественным наукам и приехал в Шерингем заниматься. Мы… мы разговорились на пляже. Мы сблизились — украдкой, испуганно, отчаянно, ничего толком не зная. Люди в те дни были довольно примитивны — в сравнении с тем, какие они теперь.

— Папочки там не было.

— Он появился потом.

Дивайзис задумался на миг и решил, что нечестно вынуждать ее задавать ему вопросы.

— Мой отец, — сказал он, — был настоящим старым тираном. Сэр Джордж Дивайзис, человек, который создал галеты Дивайзиса и излечил старика Альфонсо, и еще славился своей грубостью с пациентами. Хлопал их по животу и заявлял, что у них там надо бы все хорошенько выскрести. Он помог создать славу Унтер-Магенбада. Меня он подозревал в мягкотелости, хотя, правду сказать, в этом я повинен не был, и обычно словно только повода искал, чтобы устроить мне взбучку. Держал меня на коротком поводке. И не слишком хорошо обращался с моей матерью. И имел обыкновение использовать меня, чтобы причинить ей боль. Я не смел позволить себе хоть что-нибудь. Я по-настоящему его боялся. И если я видел, что могу во что-то впутаться, моим первым поползновением было сбежать.

— Понимаю.

Дивайзис взвесил возможные значения этого «понимаю».

— Не то чтобы мне казалось, что в Шерингеме я впутался во что-то серьезное, — сказал он очень осторожно.

— Какой тогда была моя мать?

— Своего рода подавленная необузданность. Румяное теплое лицо. Он была хорошенькой, вы знаете, и с очень прямой осанкой. И очень решительной при ее чопорности. Ее желания выкристаллизовывались внезапно, и после ее уже нельзя было остановить.

— Я знаю.

— Да, конечно.

— И она носила пенсне?

— Да, именно.

— Она была юной? Счастливой?

— Немножко слишком необузданной, чтобы быть счастливой.

— А вы… хотя бы… любили ее?

— Это было так давно, Кристина-Альберта. Это был… курортный роман. Но почему вы меня допрашиваете?

— Я хочу знать. Почему… — Кристина-Альберта вдруг ужаснулась своей дерзости. — Почему вы не женились на моей матери.

Дивайзис не сделал вида, будто вопрос его удивил.

— Не было никакой явной причины жениться на ней. Ни малейшей. Я не представляю, что сделал бы мой отец, если бы я вернулся из Шерингема женихом случайной знакомой. И в любом случае, — что меня к этому обязывало? — В его глазах был вызов. — Я оставил ей мой адрес, — добавил он. — Она могла бы написать мне. Но не написала.

— Письмо затерялось? — сказала Кристина-Альберта и тут же поспешила добавить: — У меня разыгралось воображение.

Она поколебалась, пугаясь слов, которые решила сказать, но все-таки сказала их с вымученной небрежностью:

— Видите ли, мне, наверное, понравилось бы иметь отцом вас.

Не разразилось никакой катастрофы. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Ей эта улыбка сказала, что они вполне друг друга понимают, и думать об этом было очень приятно.

— А вместо этого вам приходится принять меня как дальнего родственника, — сказал он многозначительно. — Итак, мы в дальнем родстве, Кристина-Альберта. Большее для нас невозможно. Нам надо вместе подумать о вашем папочке. Это наша общая забота. Маленький человечек очень меня заинтересовал. Этими грезами он защищался от очень многого. И грезы эти могли быть прихотливейшими. Кто знает? Грезы, необходимые для самозащиты.

Некоторое время Кристина-Альберта молчала, ограничиваясь кивками. Она радовалась их бесспорному взаимопониманию и все-таки испытывала разочарование, хотя не могла бы объяснить себе, чего еще она ожидала. Этот человек на расстоянии протянутой руки был для нее самым близким существом в мире, и между ними, возможно, навсегда останется эта непреодолимая преграда. Их соединяли невидимые узы, и их разделяла неизмеримая необходимость. Еще никогда в жизни ей не пришлось узнать, какой может быть любовь. Она хотела любить его свободно; она хотела, чтобы он ее любил.

Она вдруг заметила, что стоит совершенно неподвижно, и что Дивайзис столь же неподвижно стоит на своем коврике и следит за ее лицом. Губы и глаза у него казались спокойными и безмятежными, но она подумала, что, наверное, он стискивает руки, заложенные за спину. Она должна была подчиниться ему. Ей оставалось одно — следовать за ним.

— Папочка — наша общая забота, — сказала она. — Думаю, завтра я начну получать ответы от всех этих людей.

Кристина-Альберта вернулась к своему папочке в сновидении.