Шрифт:
– Га! – захрипел воевода. – Вон они что затеяли! Воеводу вязать!.. Ты кто таков, сказывай! – накинулся он на чернеца. – Сказывай, каков человек?
– Сам видишь, – спокойно отвечал чернец.
– Имя сказывай. Именем кто?
– Мое имя у Бога записано, не прочтешь.
– А! Знаю! Ты из этой волчьей ямы. – И воевода указал на монастырь. – Почто пришел сюда? За каким дурном?
– За твоей головой.
Воевода порывисто выхватил саблю из ножен и замахнулся на огненную голову.
– Вот я тебя, вора!.. Взять его!
Стрельцы испуганно топтались на месте, но не двигались вперед.
– Вам говорю! Вяжите вора!
То же топтанье на месте. Воевода оглядел толпу, и глаза его остановились на Кирше, который стоял понуря голову и тяжело дышал.
– Кирша! Возьми его, вора.
Кирша нерешительно сделал шаг вперед.
– Что меня брать? Я сам пришел, – сказал чернец, – своею волею пришел, так не боюсь тебя.
Этот ответ озадачил воеводу. Действительно, человек сам пришел, не побоялся ни стрельцов, ни его. Тут что-нибудь да не так. Воевода задумался.
– Так чего ж тебе надобно? – спросил он наконец.
– Того, чего у тебя нет, а ты дать можешь, – был ответ.
Воевода не понимал этого загадочного ответа.
– Чего у меня нету и что я могу дать? – переспросил он.
– Воистину так.
– Что ж это такое, чего у меня нету и что я могу дать?
– Венец.
– Венец? Какой венец?
– Нетленный.
Воевода отступил назад. Стрельцы невольно переглянулись. Воевода чутьем угадывал, по порывистому дыханью стрельцов, которое слышно было, чувствовал, что власть ускользает из его рук. Чего доброго, стрельцы свяжут его и головою выдадут мятежникам, а то и сами расправятся. Ему казалось, что он стоит на льду среди глубокого озера, и тонкий лед гнется и хрустит, зловеще кракает под ногами. Надо скорее сойти с опасного места, хоть ползком: надо во что бы то ни стало выйти из этого острого положения.
– Я пришел сюда по указу великого государя, его царского величества! – громко сказал он, оглядывая всю толпу и подходя к чернецу все с тою же обнаженною саблею.
– Его царское величество не указывал разорять монастырей, – так же громко перебил его чернец.
– Молчать, вор! – закричал воевода, подымая саблю.
– Вор тот, кто монастыри разоряет... Его царское величество не указывал тремя персты креститься.
– Врешь, его царское величество указал, и освященный собор приговорил.
Чернец повел своими горячими глазами по толпе.
– Не слушайте его, православные! – закричал он. – Он говорит затейно... Вот как креститесь!
И он высоко поднял руку, выставив торчком два пальца, а остальные пригнул. Между стрельцами произошло движение.
– Вот так, вот так! Православные? – истово кричал фанатик.
– Вот же тебе как, н-на!
Сабля блеснула в воздухе, и к ногам стрельцов что-то упало. То были все пять пальцев фанатика, отрубленные саблей по самые последние суставы, у связей с ладонью. Стрельцы с ужасом отшатнулись.
Фанатик не поморщился. Он нагнулся, поднял с земли левою рукою два отрубленных пальца, указательный и средний, и истово перекрестился левой рукой.
– Благодарю тя, Господи, яко сподобил мя Еси один листочек нетленного венца получити, – сказал он, подымая глаза к голубому небу, на котором стояли курчавые, как белые овцы, облачка.
Кровь ручьем лила из перерубленной руки, но он сунул за пазуху два отрубленных пальца, улыбнулся...
– А тех трех перстов мне не надобет, – сказал он и повернулся к воеводе.
Воевода, бледный, с остоячившимися глазами, стоял в раздумье с поднятою саблею: рубить или не рубить по огненной голове?..
VIII. СОЛОВЕЦКИЕ СВЯТКИ
Время шло. Скучное северное лето, с его бесконечными днями, почти целые сутки освещаемыми незаходящим солнцем, и с его белоглазыми, надоедливыми ночами, сменилось еще более скучною, хмурою и мертвою зимою с ее такими же мертвыми, бесконечными ночами, освещаемыми иногда от полуночи страшными «сполохами», встающими от северного горизонта длинными, с переливающимися яркими лучами снопами света, которыми северное сияние как бы вознаграждает северную мрачную и бесконечную ночь за ее мрак и бесконечность, за малость северного дня и за скудость и безжизненность северного солнца. Весь остров завернулся в белый саван, как покойник на льдине Ледовитого океана. Зловещее море кругом на необъятное пространство, туман и мрак или ветер с пургой и леденящий холод, деревья, утонувшие в инее, мрачные, заиндевевшие стены монастыря – все это до боли бесприветно и безотрадно.
К зиме покинули остров и осаждавшие обитель ратные люди. Осада шла вяло, неохотно, недружно, а осажденные защищались стойко, упрямо. Воевода сам видел, что после неожиданного появления в его стане огненного чернеца, которому он отрубил пальцы на правой руке, а потом, забив в колодки, отправил под караулом в Сумской, что после этого неожиданного явления стрельцы потеряли и бодрость духа, и упорство в добывании мятежной обители. Думая, что, проведя зиму в Сумском, они к весне опять будут способны с прежнею отвагой пойти на монастырь, он велел уничтожить все построенные для осады монастырских стен городки, разорить осадные укрепления и подкопы и переехал на зимовку в Сумской. Но чтобы монастырь и весь остров продолжали оставаться в осаде и чтобы осажденные мятежники не имели возможности сноситься с землею и пополнять свои запасы продовольствия, а равно боевые снаряды, одним словом, чтобы довести монастырь до безвыходного положения, воевода поставил заставы во всех главных пунктах, по всему берегу Онежской губы, справа и слева.