Ценили и уважали бабушку не только за щедрость. В ней было то, что выдавало породу «бывших» людей, людей ушедшего времени. Очевидно, большое чувство собственного достоинства, может быть, строгий, властный взгляд, прямая фигура, красивое даже в старости лицо, нос с горбинкой. Недаром многие старые люди из нашего дачного окружения неизменно обращались к ней: «Барыня». Конечно, играло роль и то, что она была женой академика Сперанского. Когда надо было заказать в Академии наук билеты на поезд или путевку в санаторий «Узкое», Елизавета Петровна сама звонила всесильному управделами академии Чихмахчеву, и он всегда выполнял все ее просьбы, называя по имени-отчеству, хотя жен академиков было довольно много, и думаю, что всех упомнить было довольно трудно. Иногда доходило до смешного. Железнодорожными билетами в академии занимался человек по фамилии Карасик. Бабушка регулярно называла его по телефону Сусликом, на что он, совершенно не обижаясь, каждый раз отвечал ей: «Елизавета Петровна, я не суслик, я – Карасик». Бабушку это совершенно не смущало. А на Рижском взморье в санатории бабушка ежедневно проводила часы на скамейке в парке недалеко от веранды дома (далеко ходить она уже не могла). И рядом с ней и вокруг всегда было несколько человек, с которыми она оживленно разговаривала. К сожалению, не знаю о чем. Мне было тогда это совершенно все равно: мне важен был велосипед, теннис, море, приятели, кино и т. д. Дорого бы я дал сейчас, чтобы оказаться с ней рядом на той скамейке. Елизавета Петровна была добрейшим человеком. Она всегда принимала участие в чужих бедах, стараясь хоть в чем-либо помочь людям, попавшим в беду. Сколько людей в разные тяжелые годы жили, иногда тайно, у Сперанских! Скольким они помогали деньгами и советами! Как вы уже знаете из дневника, когда у бабушкиного брата В. П. Филатова распалась семья и маленький сын Филатова Сережа остался беспризорным, она тут же помчалась в Одессу наводить порядок в доме. Она пробыла там с братом довольно долго, а потом забрала Сережу к себе в Москву, где он жил со Сперанскими почти целый год, пока у Филатовых не появилась Александра Васильевна, очень хорошо отнесшаяся к Сергею. Подобная история произошла с другим сиротой – Володей Предтече неким, внуком дедушкиного старшего брата Николая. Его родные погибли во время блокады в Ленинграде, а Вову каким-то чудом вывезли из города, и он попал в детский дом в Ярославле. Бабушка сама отправилась в Ярославль и забрала Вову к себе и относилась к нему как к родному внуку. Владимир Предтеченский, в прошлом морской офицер, сейчас уже солидный немолодой человек, очень тепло вспоминает деда, и особенно бабушку. Нас, внуков, Марину и меня, она очень любила и часто заступалась за нас перед дедом или нашими родителями. На дни рождения и на Новый год мы всегда получали от бабушки подарки, и они были самыми лучшими и дорогими для нас. Все дети и внуки обожали Елизавету Петровну и называли ее Мусиком. Животные относились к ней с неменьшей любовью. В самом начале 30-х годов в очень голодное время дед купил на живодерне в г. Дмитрове старую белую лошадь «на мясо». Однако бабушка зарезать ее не дала, и лошадь жила на даче несколько лет. С ее помощью пахали огород под картошку, косили и возили траву и даже сделали для лошади конюшню в сарае. В доме у Сперанских всегда жили собаки: перед войной рыжий бульдог Булька, черный пудель Дик, пестрый спаниель Тим и белый мохнатый Фрам – огромная южнорусская овчарка, которую, к сожалению, были вынуждены застрелить в 1941 году, когда его стало нечем кормить.

После войны появились рыжий испанский терьер Рэд (как Майкл и Джерри у Дж. Лондона) и черный английский спаниель Май. Обе собаки, к сожалению, погибли. После их смерти бабушка сказала, что не хочет новых переживаний и заводить собак больше не будет. Однако в конце 50-х годов знакомые предложили моей матери взять у них месячного щенка фокстерьера. Мама очень боялась, что бабушка не разрешит его оставить. Но когда Елизавета Петровна увидела щенка, она молча ушла в свою комнату и вскоре вернулась с картонной коробкой из-под обуви, в которой лежала мягкая подстилка. «Это будет для него кровать», – сказала она. Щенка назвали Тимом, и он прожил у нас 15 лет, пережив бабушку.

Однако некоторым Елизавета Петровна казалась очень строгой. И действительно, она была далека от всякого рода сантиментов. Саша и Юра Коноваловы (ныне знаменитый нейрохирург и известный архитектор) в детстве жили на втором этаже нашего дачного дома. Как-то они признались мне в том, что очень боялись поздно возвращаться домой и подниматься вверх по лестнице, боясь разбудить или потревожить Елизавету Петровну. Она постоянно следила, чтобы дети соблюдали «застольный этикет»: сидели прямо, не клали локти на стол, не тянулись за солью и т. д. А однажды она выгнала из-за стола деда, когда он, протянув ей чашку (она всегда сидела во главе стола и разливала чай из самовара), сказал: «Лиза, наплюй в баночку». Такое нарушение этикета бабушка не могла оставить безнаказанным!

В детстве мне ежегодно устраивали день рождения. Накрывали стол, приглашали моих сверстников, и все пили чай с бутербродами и сладостями. Можно себе представить, что происходило иногда за этим столом. Даже присутствие моей мамы не останавливало расшумевшихся ребят. Тогда мама звала бабушку. Она молча входила в столовую, и мгновенно весь шум смолкал, как по команде. Порядок воцарялся от одного бабушкиного присутствия. В отличие от большинства «классических» бабушек, Елизавета Петровна не любила, да и, по правде сказать, не умела готовить. До войны в доме Сперанских едой занималась кухарка, а после – домработница, которая ездила за готовыми обедами в столовую Дома ученых. В трудную минуту бабушка могла быть очень решительной. Рассказывают, что во время известного «дела врачей» дед единственный выступил в защиту профессора Вовси, когда на общем собрании Академии наук того исключали из академиков. Кто-то позвонил бабушке и сказал, чтобы она собирала деду вещи, так как он обязательно будет арестован после этого собрания. Елизавета Петровна тут же набрала номер телефона жены Берии, внуков которого дед постоянно лечил, и рассказала ей о сложившейся ситуации. И дед вернулся домой. Очевидно, он был необходим сильным мира сего, и его не тронули. Работая над этими краткими воспоминаниями, я впервые подумал, какая сложная и тяжелая жизнь выпала на долю моей бабушки. Две страшные мировые войны, две революции, ужасная Гражданская война, экономическая разруха, большевистский и сталинский террор, гибель старшего сына и многих близких ей людей, тяжелая болезнь зятя, нелегкий характер мужа – все это она вынесла на своих плечах, сохранив дружную семью и свою яркую индивидуальность.

Елизавета Петровна Сперанская, 1940

Это хорошо понимала Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, которая подарила бабушке свои замечательные стихи, написав к ним такое посвящение:

«На память дорогой моей героине Елизавете Петровне Сперанской, которая, к счастью, еще жива и здорова и которой не надо приносить слез, но нужно нести цветы любви и благодарности».

Я думаю, что мало встречал в своей жизни женщин, подобных Елизавете Петровне. Ну, пожалуй, что-то общее с бабушкой было у ее племянницы Анны Алексеевны, жены академика Капицы; у Юлии Николаевны Туполевой; может быть, у профессора медицины Веры Евгеньевны Васильевой, подруги моей матери, жены известного лыжника Дмитрия Максимовича Васильева; быть может, у известного хирурга Тамары Темирхановны Дауровой, супруги моего покойного шефа профессора Генриха Ильича Лукомского. Те, кто знал этих замечательных женщин, думаю, согласятся со мной. К сожалению, многие из них ушли в прошлое. Им на смену приходят новые люди совсем другого типа. Ничего с этим не поделаешь – диалектика.

Несмотря на то, что я родилась в 1939 году, мировоззрение, психологию и даже лексику XIX века я получила из первых рук от моей бабушки – Марии Павловны Юровой (урожденной Любимовой), которая родилась в 1889 году, воспитывала меня с рождения и прожила с нами до 98 лет.

От нее, кроме фундаментальных жизненных установок, я на всю жизнь усвоила, что сумку надо держать на сгибе руки, а не в руке; сережки с глазками годятся только для «горняшек»; в гостях надо доедать все, что положено на тарелку, а в дубленке становишься похожей на машиниста. От нее же пришли такие давно вышедшие из употребления выражения, как «жуировать жизнью», «бель фамм», «неглиже с отвагой», «жалованье», а не «зарплата» и т. п. Она пережила 11 правителей страны и, помимо врожденного непоколебимого здравого смысла, накопила обширнейший жизненный опыт. Семья моей бабушки жила в городе Вязники. ее родители – Павел Васильевич Любимов и Анна Михайловна (урожденная Формозова) происходили из семей священников. Оба рано осиротели. Анна Михайловна и ее сестра попали на воспитание в разные семьи, жили далеко друг от друга и впоследствии тоже мало виделись друг с другом. Сестра вышла замуж за начальника станции Новки. Долгое время их фотография была единственным неопознанным объектом в нашем семейном альбоме, пока, наконец, я не прислушалась к бабушкиным разъяснениям и не записала, кто они такие.

Анна Михайловна воспитывалась в семье своего дяди Лаврова – священника в селе Пески недалеко от Вязников. У него самого было очень много детей и весьма скромный достаток, но к моей прабабушке, а потом и к ее детям вся семья Лавровых относилась с большой любовью. Я помню, какими теплыми бывали встречи моей бабушки с детьми Лавровых – московским врачом Михаилом Александровичем и украинской учительницей Марьей Александровной. У Павла Васильевича было 12 братьев и одна сестра, которая вышла замуж за миллионера Смирнова и жила в Сибири (кажется, в Красноярске). Один из братьев был членом земской управы в Иванове, другие разъехались по разным городам, а один стал настоящим бродягой, чем и запомнился, надо полагать, больше всех остальных.