Кирилл Сергеевич Соколов, уже перешагнув пенсионный возраст, распрощался, наконец, со своим почтовым отделением, с Песками, со всеми Рождественскими (т. е. Советскими) улицами, со всем великим городом и уехал в деревню на покой. Как и всем тогда, пенсию ему назначили копеечную, едва хватило бы на пару бутылочек с белой головкой. Но при корове и огороде да с переводами от детей, хоть и редкими, они с бабушкой могли прожить безбедно. Дед Кирилл летом заготовлял дровишки, косил сено, ходил по грибы. Болея «куриной слепотой», он всегда должен был быть дома засветло. Зимой они читали: дедушка – Библию, Жития Святых, бабушка – все больше романы: «Графа Монте-Кристо», «Камо грядеши», «Княжну Тараканову», а также «Повести Белкина» и Лескова. Из глубин памяти всплывает сцена: в избе сумерки, в окне красный закат. Дедушка и бабушка ужинают: хлебают что-то деревянными ложками из одной миски. «Аннушка, я посолю со своего краю?» Бабушка не возражает. В небе за избами и огородами красные полосы заката. Надежды стариков на возвращение Алексея не оправдались. Он, окончив в армии курсы шоферов, остался в городе возить районного начальника. Вместе с этим начальником его и забрали в 1937 году. Алексей Кириллович Соколов погиб в лагерях, о чем бабушка узнала лишь много позже, только в конце пятидесятых. Немало за эти годы наслушалась она всяких небылиц от гадалок и ворожей, то терзаясь сомнениями, то ободряясь надеждой.

Почти каждое лето меня с сестрой Леной привозили к бабушке и дедушке в Григорково. Мы рвали цветы, играли с деревенскими ребятами, ходили с ними купаться на речку, собирали чернику и землянику. Бабушка стремилась ограничить наше общение воспитанными в строгости внуками и внучками деда Семена, наверное, затем, чтобы я, не дай бог, не набрался неприличных слов и выражений. К розгам она прибегала очень редко. Иногда бабушка брала нас с собой в лес. Почему-то запомнилось, как однажды, серым облачным днем на исходе лета, мы пошли с бабушкой наломать веников. «Какой холодный ветер! – сказала она. – А ведь он с юго-запада, значит, от Италии». Я был поражен тем, что Италия, которую я знал на глобусе, была реально за этими березками и склонами, пусть даже очень далеко. Очевидно, у бабушки Анны было свойственное всем путешественникам чувство Земли, хоть путешествовать ей и не пришлось. Ездить и путешествовать выпало на долю ее детям и внукам. Когда к нам в деревню приезжали родители, да еще проездом с Кавказа заглядывал дядя Павел, наступали настоящие праздники. Дядя Паля занимался альпинизмом и со своими товарищами-физиками совершал восхождения, о чем интересно, увлеченно рассказывал. Однако, сознаюсь, меня больше интересовало сгущенное молоко, которое он тогда привозил. Не могло быть ничего вкуснее его и слаще, пожалуй, оно было слаще деревенского меда. Кстати, о меде и о пчелах. Почему-то только с пчелами у бабушки Ани ничего не получалось, хотя всякое другое дело у нее спорилось. Возможно, пчел отпугивали ее «тайные знания», которые однажды были продемонстрированы всей деревне. Соколовых обокрали, когда зимой Анна Васильевна ездила в Ленинград, а Кирилл Сергеевич в ее отсутствие ходил по гостям. Вернувшись, хозяйка обнаружила, что в горнице нет нового тулупа, а под футляром уже не стоит ее любимая швейная зингеровская машинка. Страшно разгневанная, Анна заявила во всеуслышанье, что у вора рука отсохнет. И что же? Вскоре у их односельчанина вскочил на шее чирей, а при его операции в Весьегонске пьяный хирург перерезал ему нерв, так что правая рука оказалась парализованной. Жена пострадавшего от его имени просила прощения у Анны, обещала вернуть стоимость украденного, но тщетно. Случай этот, не более чем простое совпадение, не прибавил всеобщей любви к Анне Васильевне, но, кажется, поддержал ее авторитет у цыган. Следуя своим вековечным маршрутом, их табор проходил мимо Григоркова, и старый цыган Василий зашел к Анне как к своей доброй знакомой. Когда-то давно Анна, опытная повитуха, помогла разродиться его жене, как помогала многим бабам в соседних деревнях. Надо сказать, что дед Кирилл не одобрял всяких гаданий, ворожбы и знахарства. Он отказался лечиться сомнительными средствами, когда стал всерьез недомогать. Содержать корову стало тяжело, пришлось заменить ее козой. Дедушке становилось все хуже. Весьегонский врач поставил диагноз: сужение пищевода, понимай, рак. А причиной была привычка пить очень горячий, почти кипящий чай, да и водочка. К осени Кирилл Сергеевич почти перестал есть и очень ослаб. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы сходить на кладбище и выбрать для себя место.

23 сентября 1940 года Кирилл Сергеевич Соколов тихо скончался. Похоронен он был на некотором удалении от алтаря титовской церкви, в которой был крещен семьдесят пять лет назад. Анна Васильевна пережила своего мужа на двадцать лет.

Спустя три месяца Анна Васильевна, поручив козу и кота соседке, отправилась в Ленинград. Она ехала с тайной надеждой, что ее дочь и зять предложат ей остаться с ними навсегда. В подарок она везла полотняные гардины на окна, плетеные кружевные подзоры к кроватям, а также сухие грибы, соленые рыжики и клюкву. С нами, детьми, бабушка была тихой и ласковой. Она почти не выходила из дома, что-то шила или чинила белье. Когда мы с Леной приходили из школы, она занималась с нами, лепила из пластилина лошадок, рассказывала кое-что из священной истории. Однако холод в квартире и весь наш быт ее не очень вдохновляли. «Твой папа инженер, – говорила она мне, – а рубашки у него рваные. И на обед у вас все больше протертый суп из брюквы. Да разве инженеры в царское-то время так жили?!» Я узнал, что инженеры при царе жили хорошо, да и вся жизнь тогда была хорошей, было много разных игрушек и всевозможных колбас. В общем, мне дореволюционное время стало казаться разноцветной сказкой с теремками и петушками, похожей на иллюстрацию к «Коньку-Горбунку».

Бабушка уехала разочарованной, а дома ее встретил кот, который страшно обрадовался возвращению хозяйки. Он терся об ее ноги, мурлыкал у нее на коленях, заглядывал в глаза и тут же получил целую плошку козьего молока, а также заверения в том, что им вдвоем больше никто не нужен, разве что коза Марта. Огород бабушке тоже показался почти ненужным: ей одной, то есть вдвоем с котом, довольно пары гряд да десятка кустов картошки. Это была роковая, непоправимая ошибка, но ведь Анна Васильевна и помыслить не могла о том, какие тяжкие испытания вскоре выпадут на ее долю.

В середине июня в Григорково неожиданно приехала Анна Кирилловна со своими дочерьми: восьми, семи и полутора лет. Она сказала матери, что разошлась с мужем, который связался с другой женщиной. Анна Васильевна, к чести своей, не злорадствовала, не завела обычную в таких случаях песню, что она, мол, говорила и предупреждала, не стала расспрашивать или выражать сочувствие. Ее зять Вася и в самом деле был любимцем и любителем женщин, но эта связь была лишь инсценировкой, что стало известно только через много-много лет.

Василий Матвеевич Соловьев был первым партийным секретарем в пограничном районе Псковской области. По своему положению он знал, что война с немцами неизбежна и близка, но, ответственный за множества людей, он не мог и не имел права спасать только собственную семью. Помогла ему сплетня о романе с директрисой маслозавода. Рискуя получить партийное наказание за аморалку, он принялся демонстративно, так сказать, подливать масла в огонь и преуспел. Охваченная ревностью, его Нюра пригрозила забрать детей и уехать к матери, а он не удерживал. И вот теперь, накануне войны, семья Соловьевых была в относительной безопасности, за сотни километров от границы. Они успели вовремя: свой багаж Анна Кирилловна получала уже после начала войны.

Война все перемешала, перекрутила, привела в движение массы людей: прощались мобилизованные, покатили военные составы, хлынули беженцы, началась эвакуация. В июле мы с мамой оказались у бабушки в деревне, выскользнули из каменного мешка, каким был, по выражению ее профессора, Ленинград. Знакомый адмирал втиснул нас в эшелон, уходивший на восток, а на узловой станции мы пересели на весьегонский поезд. Вскоре после нас в Григорково, не знаю, какими уж путями и судьбами, явилась мамина подруга тетя Люся со своими детьми Ирой и Женей, а в августе на своей подводе в Григорково добрались соседи Соловьевых из Пушкинских гор. Они передохнули, дали отдохнуть коняге и продолжили свой путь на восток.

Война, захватив половину Калининской (Тверской) области, приближалась к ее северо-восточной окраине. Железная дорога была перерезана, поезда не ходили. Мы с мамой, тетей Люсей, Ирой и Женей выбирались по Рыбинскому морю на пароходике, переполненном заключенными из местного лагеря.

Проводив нас, бабушка Анна Васильевна осталась с малолетними внучками в преддверии пустопорожней осени. «Навязались вы на мою шею», – говорила она дочери, а той оставалось только молчать. Сказать было нечего: на мизерную зарплату учительницы в деревне уже ничего не купишь, хлеба по списку выдают всего одну буханку, помощи от Василия Матвеевича ждать не приходится: с началом войны он пропал. И запасов в доме почти не было. Семье грозил голод.