3. Ряд промышленных холодильников и длинный мраморный стол. Видимо на этом столе Стэнли разделывал овец и быков, которых потом жарил вон в той кирпичной печке с железной дверцей. Возле печки лежала куча песка и несколько кирпичей. Из песка торчал мастерок.

4. Маленький синий трактор и медленно слезавшего с него Стэнли. Стэнли постоял перед печкой, подошел к малому, пошуровал доской в машине и начал звучно подниматься по железной лестнице. Видно было, как медленно и плохо гнутся его колени, особенно левое, в бандаже.

— Вот, — сказал Стэнли, открыв дверь вагона и подталкивая брата, чтобы вошел, — это моя мастерская. Видишь — кровать. Иногда я здесь сплю. Я встаю в пять утра и работаю. А на этой машине, — Стэнли указал на приспособление, из которого торчали страшного вида иглы, — я хочу шить сапоги для верховой езды. Сапоги с рантом. Рант — самое лучшее крепление. У меня есть заказ на пятьсот пар.

Йоси вспомнил, что пять лет назад, когда он был здесь последний раз, брат тоже показывал ему машину с иголками и говорил про пятьсот пар.

У стен стояли машины и машинки, на столах — ячеистые ящики с заклепками и пряжками. Йоси повертел ручку машинки, пробивавшей дырки в ремнях, подержал в руках черный, грубо сработанный, похожий на карпа, меч.

— Видишь это седло? — продолжал Стэнли, — я его починил. И ремни, и цветок новые.

Цветок был вырезан из желтой кожи. В нем, как во всем здесь — в ручках инструментов, в расстановке машин, в мощной сварной конструкции, на которой висела мастерская, в каждой фаске, дырке и строчке чувствовалась Рука. Дырка, пробитая одним нажатием ручки, была абсолютно круглой, четкой и черной. Фаска снималась одним проходом ножа. Материал почти не сопротивлялся. Материал понимал, с кем имеет дело. Стэнли и луну мог бы подвесить заново, как подвесил свою мастерскую. А еще на всем была пыль — легкий, невидимый слой пыли. Возьмешь в руки резец или штамп со львом, полюбуешься, поставишь на место, и хочется вытереть ладонь о свисающую со стола полоску кожи, но и кожа в пыли. Думается, как в музее: хорошие вещи делали когда-то люди, не то что теперь.

Йоси взял в руку кнут. Ручка кнута отделялась от тела эфесом в форме лилии, а тело на самом конце раздваивалось, как змеиный язык. Кнут почему-то не был пыльным.

— Пойдем, — сказал Стэнли. Они спустились в жилые покои. На стенах висели ножи, лубочные картины на религиозные темы и портрет Рои, убитого сына хозяина, в военной форме. Работник принес термос с очень сладким чаем.

— Нам не нужны профессора, — говорил Стэнли медленным, тихим и довольно тонким голосом, держа губы трубочкой. Отсутствие передних зубов делало его речь невнятной, но Йоси привык к выговору брата, а главное — хорошо знал, что тот может сказать. — Нам нужны сильные люди, которые умеют работать, любят свой народ и свою землю. Восточное Средиземноморье — это одна большая ложь, и я принимаю эту ложь, я согласен в ней участвовать.

„Мнение о человеке — вроде скафандра, — думал Йоси, глядя на брата. — Молодого одевают в этот скафандр. Человек под скафандром стареет, слабеет, спивается и превращается в старую тряпку, но этого не замечает никто. Что с того, что сорок лет назад Стэнли заставил агента задним числом застраховать перевернувшийся трактор?“

— Я хочу жить в мире со своими соседями. Мои соседи понимают мир как войну. Я принимаю это. Если соседи не хотят жить со мной в мире, я должен убить их столько, чтобы они снова захотели жить со мной в мире, — продолжал брат.

Даже отец робел перед Стэнли. Стэнли стрелял лучше. Йоси вспомнил, как Стэнли стоял в прихожей и снимал рюкзак, а они с Бонни играли на полу в железную дорогу. Стэнли вернулся из Кореи. На ферме не запирали дверей. Стэнли не позвонил, не постучал, не поздоровался, просто стоял, смотрел на детей, а потом стал сволакивать с себя рюкзак. Из кармана что-то выпало. На полу лежала железная чешуйчатая рыба. Дети бросились к рыбе, и тут он схватил и поднял их — Йоси одной рукой, Бонни — другой.

— Все профессора, доктора. Все хотят жить в роскоши. Евреи должны отвыкнуть от роскоши и начать работать руками. Я беру тарелку, крошу туда помидоры, крошу туда лук, поливаю оливковым маслом, и я доволен.

Когда Йоси приехал в город и пошел в 8-й класс, в новую школу, а эти пятеро в первый же день избили его и сказали, что он хромой еврей и деревенщина, поэтому должен три раза в день говорить каждому из них „доброе утро, сэр, добрый день, сэр, добрый вечер, сэр“, и тогда, может быть, они не будут его так сильно бить, он знал, что не должен жаловаться Стэнли. Йоси приехал домой на воскресенье, и отец заметил, что он все время молчит и бегает в туалет. Когда утром в понедельник возвращались — Стэнли в Чикаго, а Йоси — в школу, Йоси попросил: зайди со мной в класс. Первый урок уже начался. Стэнли зашел с братом в класс, пожал учителю руку и вышел. Больше Йоси не трогали, с двумя он подружился.

— А на праздник я забиваю быка. Видишь печку? В этой печке мы жарим овец и быков. Если хочешь починить кожу, ее нужно сначала положить в таз с маслом. Кожа должна напиться масла. Нам не нужно столько докторов.

„Это было сорок лет назад, — думал Йоси. — Отец давно умер, ферма тридцать лет как продана, мои дети выросли, а я все тот же толстый, рыжий, хромой еврейский мальчик. Меня снова побили, я снова, хромая, прибежал к могучему старшему брату и вдруг заметил, что брат превратился в старую тряпку, в сломанный, хрипящий одно и тоже граммофон“.