Шрифт:
— Понятно. Я хорошо вас понимаю. Очень хорошо. Я обидел вас. Тысяча извинений, госпожа Лорд.
— Вам известно мое имя?
— И не только имя!
— Что это значит?
— Потом объясню. Давайте сначала поедем.
— Я не сяду, пока вы не объясните мне, что все это значит!
— Вы должны поехать с ним, — говорит этот, с бородкой.
— Я тоже так думаю, — замечаю я.
— Может быть, вы шантажист? — шепчет она.
— Может быть.
Я чувствую себя уверенно.
Мужчина делает шаг вперед, хватает меня за рукав и тихо говорит:
— Я вас предупреждаю. Если вы хотите воспользоваться ситуацией, то имейте в виду: я вас найду, где бы вы ни были, и тогда…
— Нет, — сказал я.
— Что нет?
— Отпустите рукав моей любимой куртки. Я этого не люблю.
Но тут я просчитался. Он не отпускает рукав, а усмехается, и глазки становятся злыми:
— Мне все равно, что вы любите или не любите, господин Мансфельд.
— Мансфельд? — произносит она.
Куда только девается моя уверенность?..
— Мансфельд? — переспрашивает она.
— Свое имя он назвал в справочном бюро, синьора. Его отец тот самый Мансфельд.
— Мансфельд? — повторяет она.
Эта собака, мой отец.
— Мы можем довериться господину Мансфельду, — считает красавчик. — Он джентльмен. При таком папочке человеку не остается ничего, кроме как быть джентльменом.
Смрадный пес мой папочка! Оскорбить можно по-разному. Самое худшее, когда ты вынужден говорить себе: от тебя ничего не зависит, тебе это навязали. Наплевать. Возразить мне нечего. Поэтому я констатирую:
— Прошло уже четыре минуты.
Симпатяга нежно целует даме ручку, смотрит на нее маслеными глазками и говорит:
— Господин Мансфельд прав. Четыре минуты мы уже потеряли.
— Мадам, мне доставит удовольствие довезти вас до Фридхайма.
Я обхожу «ягуар».
Он слегка кланяется и говорит:
— Всего доброго, синьора. Спасибо, что согласились меня проводить.
Она отвечает так тихо, что ее невозможно расслышать.
— Счастливого полета. Благополучного возвращения.
— Непременно, — отвечает он и придерживает дверцу машины, мягко вынуждая женщину занять место рядом со мной.
Тут я вдруг замечаю, что его оливковая волосатая рука, придерживающая дверцу, дрожит.
Вот так-так. Ничто человеческое нам не чуждо.
Я до сих пор не могу прийти в себя после истории с отцом, когда…
Лучше не вспоминать. У меня теперь есть утешение: у остальных людей тоже есть нервы. Кроме того, я кое-чему научился. Если тебе паршиво, будь сильным. Мне паршиво уже в течение семи лет.
Мадам Верена сидит рядом со мной. Я включаю зажигание и жму на газ так, что двигатель взвывает.
Глава 4
Включаю передачу. Выжимаю сцепление. Дама буквально вдавливается в сидение, когда «ягуар» срывается с места и выруливает со стоянки. Здесь мне надо быть внимательным, полицейских полным-полно.
Я смотрю в зеркало заднего обзора и говорю:
— Ваш друг машет рукой на прощание.
Ответа нет. Она не шевелится.
Я не знаю, что такое он нашептал ей на ушко, но, похоже, это ее совсем не обрадовало. Она сидит, будто мертвая, прикусив нижнюю губу.
Мне кажется, я еще ни разу не видел такую красивую женщину. Именно женщину. Я не говорю девушку.
Наверное, я должен объяснить, так как не знаю, известно ли вам одно обстоятельство: с нами, мальчиками и девочками, которым — наддать лет, дело обстоит следующим образом.
Девочкам кажутся чересчур глупыми мальчишки, то же самое мальчики думают о девочках. Больше всего достается от сверстников девчонкам. Поэтому они ищут себе кого-нибудь постарше. Тем, которым около тридцати пяти, особенно везет. Им некуда деваться от шестнадцатилетних! Им не устоять. Я все понимаю. Ребята уже при деньгах. Им надо держать ухо востро. Такая девочка имеет все шансы. Я вспоминаю себя в восемнадцать лет. Что я мог предложить этим пятнадцатилетним девчушкам?
Девчонки уже с самого рождения обладают превосходной интуицией, которая подсказывает им, что заниматься этим со сверстниками чистое мучение. Они выбирают мужчин постарше. Те знают что к чему. Девчонки тоже люди, и они хотят получить свой кусочек удовольствия. Ну а если что-то вдруг приключится, то у взрослых уже есть опыт и необходимые знакомства. Чего ожидать от мальчишки — сначала будет умолять, потом помчится к мамочке каяться.
Ну так вот, молодые люди в моем, то есть переходном возрасте, точно такие же. Большинство девчонок, которых я встречал, были чересчур глупы, чтобы я мог с ними общаться, глупы даже для этого самого.