— I'm sorry, [15] — быстро говорю я и обхожу машину, чтобы помочь ей выйти. — Не теряйте присутствия духа. У нас все получится. Будет смешно, если у нас не получится. У меня есть некоторый опыт в подобных делах!

— Вы потрясающий, — сказала она.

— Я кусок дерьма и ничего больше. Но вы, вы мне очень нравитесь! Я… я… я все для вас сделаю, все!

— Вы и так уже много сделали.

— Я потребую от вас кое-что взамен.

— Это от меня не укрылось.

— Попытка поцеловать? Это рефлекс. Рутина. Всегда так делаю. Но если я найду браслет, то потребую от вас кое-что!

— Что именно?

— Тридцать таблеток веронала.

Она не ответила.

— Если вы не согласны, тогда ничего не выйдет.

— Господин Мансфельд, вы совершенно не понимаете, в каком положении я нахожусь, да еще этот браслет…

— Не хочу ничего знать. Я хочу получить тридцать таблеток. Получу я их или нет?

Она снова долго на меня смотрит, и у меня опять начинает кружиться голова, когда она наконец подносит мою руку к своим губам и согласно кивает.

— Итак, ровно в одиннадцать, — еще раз уточняю я.

Она идет прочь вверх по дороге, приближаясь к играющей девочке и собаке по кличке Ассад, которые теперь бегут ей навстречу. Мать и дочь машут мне на прощание. Я киваю, забираюсь в машину, включаю дальний свет и вижу Верену, Эвелин и собаку, исчезающих за старой башней в лесу, в то время как я выруливаю машину по дороге, ведущей вниз. Незадолго до перекрестка я останавливаюсь и подношу к губам руку, которой касались ее губы. Она пахнет женщиной, косметикой, пудрой и «Диориссимо». Я закрываю глаза и провожу рукой по своему лицу. Запах ее духов, ее губ, ее кожи обволакивает мое лицо.

Я снова открываю глаза, смотрю на свою руку и сжимаю ее в кулак, будто таким образом мне удастся сохранить этот благодатный запах подольше.

Но запах улетучивается, быстро, быстро. Неужели все прекрасное так быстротечно? Наверняка. У всех людей. Только злое и ужасное вечны. Все то нежное, что вызывает на глазах слезы, потому что тебе кто-то нужен, эта улыбка, это прикосновение пальцев и губ, мысль о том, что и это пройдет, улетучится, все это быстро забывается.

Мне нужно добыть этот браслет. Тридцать таблеток веронала могут потребоваться и мне самому.

Сигнал поворота. Нажимаю на педаль. Назад в школу. Слава Господу, все уже позади.

Хотя нет. Еще ничего не прошло. Боюсь, это никогда не пройдет.

Только не с Вереной. Только не с этой женщиной.

Нелогично, не так ли? Совсем недавно я написал что-то прямо противоположное.

Он выскакивает из-за дорожного указателя, как лесное чудище из страшного сна. Я так испугался, что с силой нажал на тормоз, и мотор заглох. Удар! Я врезаюсь грудью в руль. Когда я наконец выпрямляюсь, он уже стоит возле меня — низкорослый калека, ужасный гном. Злой дух. И снова на его тонких губах играет мерзкая усмешка.

— Я тебя напугал? — спрашивает маленький Ганси.

— Пожалуй.

— Я за тобой шпионил.

— Что?

С явной насмешкой он пожаловался:

— Здесь все меня за идиота принимают. Я, конечно же, подслушивал, когда ты говорил по телефону. Я подслушал все, что рассказывала обо мне фрейлейн Гильденбранд. Что ты сказал этой женщине?

— Какой женщине?

— Ну той, с которой ты встречался. Шеф, надо сказать, уже вернулся. Он сказал, чтобы я заканчивал играть и шел в «Квелленгоф». Итак, что ты ей сказал?

— Послушай, ты мне начинаешь надоедать! Отвяжись, ясно? Мне надо повидаться с шефом.

— Я же говорю, меня здесь все принимают за идиота, — снова пожаловался он. — Ты сказал ей, что найдешь браслет?

— Что еще за браслет?

— Мы ускорим это дело, — ухмыляясь, говорит он. — Я тебя обманул.

— Когда?

— Ну когда спросил, не видел ли я девчонку. Я сказал, что нет. Но я видел ее. Я услышал шум, отодвинул штору и увидел ее. Как она украла браслет, я тоже видел, он так сверкал и переливался!

Мне стало жарко, я схватил его за жалкую худенькую ручонку и притянул к себе почти вплотную.

— Ой! Отпусти! Мне больно!

— Так ты ее видел!

— Я и говорю, что видел.

— Знаешь, как ее зовут?

— Ну конечно.

— Говори.

Он молчит.

— Отвечай, как ее зовут? — спрашиваю я и встряхиваю его. Тут я вдруг замечаю, что его губы вздрагивают. Я отпускаю его. Он тихонько бормочет:

— Я скажу имя, но только при одном условии.