Иглесия — чудесная женщина, но несколько застенчива. Она давно призналась мне, что в восторге от Зубина Меты. Это было даже не просто восхищение, а скорее обожание. В конце концов, я сказал, что если уж он ей так нравится, то надо пригласить его на обед в мою квартиру в Нью-Йорке. Иглесия была очень довольна и взволнована. За обедом я посадил ее напротив Зубина за длинным узким столом (это было до того, как я купил большой круглый стол). Во время обеда я видел, что Зубин обращается к ней, но она почти ничего не отвечает. Когда Иглесия на минутку вышла из-за стола, я пошел за ней спросить, все ли в порядке? Хорошо ли она себя чувствует? Может, ей не очень понравился ее герой? Она отвечала, что чувствует себя хорошо, а Зубин — чудесный и очень любезный человек. Все дело в том, что она испытывает благоговейный трепет и не может говорить.

— Ну, тогда сделайте над собой усилие, когда вернетесь за стол. А то получается, как в немом кино, — проговорил я.

Мне кажется, что чем больше я знаю и люблю своих друзей, тем более становлюсь с ними резок и откровенен. Как-то на большом приеме мы стояли и разговаривали с Иглесией, когда к нам подошел Фрэнк Синатра. Она так разволновалась, что уронила бокал с вином. Он разбился вдребезги у наших ног. Из-за больного колена мне трудно наклоняться, Иглесия же застыла, как статуя. Так мы двое и стояли не двигаясь.

Фрэнк нагнулся и стал подбирать осколки. Пришлось сказать Иглесии:

— В следующий раз берите… пластмассовый стакан! Вот что обязательно должно быть у моих друзей,

так это чувство юмора и способность понимать шутки, потому что сам я ужасный шутник и ничего не могу с собой поделать: это у меня врожденное. Наверное, это ребячество, но я просто обожаю дурачиться и подтрунивать над людьми. Мне не хочется задевать всех, поэтому я выбираю кого-нибудь одного для своих шуток. Сын Иглесии Майкл очень добродушный и серьезный человек, его-то я и выбрал на эту роль. Сейчас ему уже под тридцать, а поскольку я знаю его с детства, то это дает мне особые права. Во всяком случае, Майкл не возражает.

Постоянная тема моих шуток — его пение. Увлекаясь оперой и зная все о певцах, особенно о тенорах, Майкл и сам бы не прочь петь, да не может. Я попытался его научить, но что тут поделаешь? Голос у него громкий и… ужасный. И Майкл это осознает.

Однажды в Нью-Йорке меня навестил мой друг Карло Бергонци. В моей квартире мы с ним почти целый день учили Майкла петь. Как мы ни старались, заставляя его распевать длинные гаммы и простые песенки, так и не смогли добиться от него ни одной верной ноты. Просто поразительно! Дойдя до конца одной гаммы, Майкл подержал высокую ноту. Карло вдруг закричал:

— Стоп! — Потом повернулся ко мне и сказал: — За два часа, Лучано, это первая нота, которую он спел верно.

Позже я попросил Майкла:

— Можешь рассказывать всем, что Паваротти твой друг, но не смей говорить, что он твой педагог по вокалу.

Я был просто «зачарован» пением Майкла и всем друзьям представлял его в качестве талантливого молодого тенора. Представил его и многим своим коллегам, таким, как Гвинее Джоунз и Терсиа Стратас. Однажды ко мне за кулисы зашла поздравить великая Лисия Албанезе. Я представил ей Майкла как многообещающего молодого тенора, начинающего карьеру. Этой великой певице сейчас около девяноста лет. Она стала шумно проявлять интерес к Майклу:

— Ах, какой красивый юноша! Вы говорите, что у него прекрасный голос? Замечательно! — Она была просто счастлива.

Не знаю почему, но я тоже испытал удовольствие от своей шутки. Как-то я сказал Майклу, что хочу, чтобы он выступил на концерте. Скажем всем, что петь буду я, а когда зал будет полон, запрем двери и всю программу исполнит Майкл.

Я не раз находил самое разное применение его «необыкновенному» голосу. Однажды перед выступлением в «Метрополитэн-Опера» Майкл зашел в артистическую пожелать мне удачи. Мы сидели и беседовали, когда вошел Джильдо Ди Нунцио, чтобы помочь мне распеться. Джильдо сел за маленькое фортепиано ко мне спиной, взял аккорд. Я сделал Майклу знак запеть вместо меня. Он раскрыл рот и издал один из своих громоподобных звуков, похожий на рев сирены, предупреждающей об опасности корабли в тумане. Джильдо подумал, что со мной случилось что-то ужасное, и чуть не упал со стула.

Конечно, с моей стороны это коварство — просить Майкла петь на вечерах. Однажды он просто изуродовал арию де Грие из «Манон Леско», когда я попросил его спеть для моих гостей. И тут мне пришла в голову жуткая мысль. Я прервал его.

— В чем дело? — спросил Майкл. Я ответил, что несколько месяцев сдавал эту свою квартиру Хосе Каррерасу. Теперь соседи могут подумать, что Хосе потерял голос.

Самое поразительное то, что Майкл не возмущается моими шутками относительно его голоса и с удовольствием мне подыгрывает. Наверное, он терпит мои проделки потому, что считает их проявлением сумасбродства своего друга Лучано. Уверен, что Майкл смирился со своим положением. Но я подшучивал не только над его голосом. Однажды он позвонил и сказал, что сегодня у него день рождения. Я так хохотал, что не мог говорить.

— Что с тобой, Лучано? — спросил он.

— Майкл, я знаком с тысячью людей, но только ты один звонишь, чтобы сообщить мне о своем дне рождения.

Но иногда он все же отыгрывается. Одно время Майкл страдал от избыточного веса и поэтому поставил себе целью похудеть. Это ему удалось, и он вернулся к норме. Ему известно, как я этому завидую. К тому же он обыгрывает меня в пинг-понг, а я так злюсь, что один раз неверно считал и ошибся в свою пользу. Но все-таки Майкл победил.