— Холодает, этак и околеть недолго, — сказал Иезекииль.

Джон вытер рот тыльной стороной ладони.

— Давайте поборемся, — предложил он, все еще не растеряв воинственности после встречи со Стокдейлом. — Побоксируем немного. А ну, есть тут кто-нибудь, кто дрался на ринге? — Он поднялся и несколько раз ударил воздух полусжатыми кулаками. — Пусть выходит на бой! Кто тут самый смелый?

Мужчины рассмеялись.

— Есть у нас такой человек, — сказал Иезекииль. — Разъезжает по ярмаркам. Зарабатывает деньги своей чугунной башкой.

— Весь ум из нее вышибли, — добавил другой.

— Иеремия, — пояснил третий. — Дерется как сам Цыганский Барон.

— Сейчас проверим, быстра ли твоя рука, Джон Клэр, — сказал, вставая, Иезекииль. Подняв плечи до самых ушей, он выставил вперед два крепких кулака.

— Вот и славно, — ответил Джон, выдохнув облачко пара и нанося прямо сквозь него правый хук.

— Вот это запах! — сказала Ханна, улыбаясь сквозь редкие жгучие слезы. — Вы курите какой-то особый сорт табака?

— Здесь главное, — ответил Теннисон, отрывая трубку от нижней губы, — загодя как следует его просушить. Тогда вам обеспечен полноценный аромат.

Чай допили, Теннисон закурил, его неопрятная комната наполнилась сумеречным вечерним светом, и поддерживать разговор было все сложнее. Ханна чувствовала себя одиноко в своем кресле. Теннисон выдыхал дым в невероятных количествах — такого густого и едкого она еще в жизни не встречала. От этого дыма у нее даже засвербило в горле, а хозяин сидел себе спокойно в самом его средоточии, задумчиво глядя в пространство. Унесся от нее мыслями за тридевять земель. Молчание сгущалось, и нарушить его становилось все труднее и труднее. Когда она представляла себе эту встречу, ей думалось, что разговор к этому времени должен будет превратиться в музыку, в дуэт, но на деле их голоса звучали редко и разобщенно. Наконец ей пришел в голову вопрос, который наверняка его расшевелит и заставит обратить на нее внимание. Во всяком случае, он поймет, какая она дерзкая и прогрессивная.

— Позвольте вас спросить, а что вы думаете о поэзии лорда Байрона?

Он и в самом деле поднял брови, выпустив из ноздрей две длинные струйки дыма. И ответил с дивной откровенностью.

— Это настоящее явление. Его стихи, так сказать… — Тут он, видимо, решил не вдаваться в критические изыскания. Должно быть, счел, что ей не понять. Однако то, о чем он поведал, порадовало ее ничуть не меньше. — Помню, как его не стало. Я был тогда подростком. И ушел в лес, сокрушенный новостью. Я думал о том, чего он не написал, о его даре, внутреннем свете, что навеки угас, сгинул во тьме. Печаль и отчаяние овладели мною. Я начертал его имя на скале, на песчанике. Полагаю, его до сих можно там разглядеть.

Иезекииль вернулся с мешком через плечо в сопровождении двух пыхтящих терьеров. Когда он вытряхнул содержимое мешка на землю, собаки прижались к его щиколоткам. Из мешка с глухим Стуком вывалились три ежа. Иезекииль поднял одного из них, натянув на ладонь рукав.

— Говорил же я тебе, — сказал он. — Самое для них время. Смотри, какие жирненькие, всегда к зиме жиреют. Ну вот, пусть успокоятся.

Он опустил ежа на землю рядом с двумя другими и застыл в ожидании, нашептывая: «Давайте, дорогие мои, не бойтесь». В скором времени колючие шарики развернулись, выпростав длинные лапы и робко высунув сопящие мордочки. Коротком сильным ударом Иезекииль оглушил одного из ежей. Затем воткнул нож у загривка, надрезал шею и с усилием провел лезвие вдоль хребта; перевернул и вспорол брюшко. Убрав нож в карман, он потянул за голову и выдернул разом и хребет, и потроха. Мордочка ежа бессмысленно скалилась, под ней болтались синеющие вены. На выброшенные останки тут же накинулись собаки. Тушку он отдал Юдифи, чтобы та закатала ее в глину, и принялся за следующего ежа. Юдифь превратила ежа в гладкий глиняный шар и засунула в костер.

— Хорошо, что тут полно глины. Хорошая глина: липкая, желтая.

— А нортгемптонширские цыгане, — сказал Джон, — выкапывают под костром ямку и зарывают их туда.

— Да ну. У них, конечно, свои правила, но, по-моему, они зря тратят время. Так-то оно куда лучше.

Часом позже шары с готовым мясом выкатили из костра палкой, разбили и вынули оттуда гладких дымящихся печеных ежей. Колючки застряли в глине и легко отделились от шкуры. Юдифь раздала всем нарезанные вдоль крапчатых спинок аппетитно пахнущие ломти.

Джон ел. Вкус был точно такой, как он помнил: сладкий, земной, с привкусом тайны. И мясо такое нежное. Губы покрыл теплый жир.

— Говорил же я тебе, он жирный, как свинья, — сказал Иезекииль, снимая губами с лезвия ножа кусок мяса.

Чтобы скрасить трапезу, по кругу пустили бутылку виски. Джон отхлебнул, ощущая, как огненная жидкость льется ему прямо в грудь.

— Старина Джон Ячменное Зерно! — произнес он, поднимая руку с бутылкой. — А теперь — внимание: перед вами чемпион. Скольких силачей он стер в пыль — вам и не снилось!

Все засмеялись.

— Тогда давайте с вас и начнем, — сказал он, вставая и сжимая кулаки.

— Ого. Кое-кому неймется, — ответил Иезекииль. — Кто готов взять его на себя?

— Ну, давайте же, — взмолился Джон. В нем начала подниматься волна гнева. Хотелось кому-нибудь врезать. — Эй, кто из вас давно не был в нокдауне? — Он несколько раз мягко ударил перед собой воздух, быстро меняя руки.

— Что ж, я помогу тебе размяться, дружок, — сказал, поднимаясь, один из мужчин.

— Молодчина, Том! Джон, это Томас Ли.