Али-ага не выдержал, перебил Кайманова:

— Ай, Ёшка, я у тебя спрошу, дорогой. Скажи мне только точно, почему эти проклятые шакалы так далеко в Россию зашли? Не возьмут они Москву? Люди у меня каждый день спрашивают, говорят: «Ты самый старый, Али-ага, должен все знать». А что я им скажу, когда сам не знаю.

— Ни хрена не возьмут! — с сердцем сказал Яков по-русски.

Али-ага его понял, с удовлетворением закивал головой:

— Бо'лды, Ёшка, бо'лды! Правильно! Раз ты так говоришь, значит, правильно. Кто спросит, отвечу: «Ни хрена не возьмут!» Тебе люди верят...

Яков не стал его разубеждать, что в прогнозах такого масштаба авторитета Ёшки может оказаться недостаточно. Но в душе он был убежден: гитлеровцы Москву не возьмут. Наши должны выдержать, обязательно выдержат. Нельзя не выдержать. Надо всеми силами отвести от Москвы угрозу. То, что назревает здесь, на южной границе, должно во многом нарушить планы Гитлера, оттянуть силы врага.

— Слушай, яш-улы, — сказал Яков, — и запоминай. Сам видишь, сколько по дороге идет важных грузов. Бандиты тоже не дураки, глаза и уши у них есть. Обязательно будут стараться помешать нам выполнить военную задачу, будут беспокоить народ. Надо подумать, яш-улы, какие остались в поселке и в соседних аулах очень надежные люди. У каждого и на затылке должны быть глаза, чтоб ни одного чужого не пропустить. Пусть к тебе приходят, говорят, что узнают. Ты будешь через начальника заставы мне или коменданту передавать.

Али-ага приосанился и немного помолчал, прежде чем ответить.

— Сагбол тебе, Ёшка, что пришел к старому Али. Очень правильно говоришь! Хорошее дело надумал. Люди все видят, все знают. Многие уже говорят: «Надо тех проклятых бандитов стрелять, как бешеных собак». Я позову Анна-Мурада, Савалана, в городе хороший парень Аймамед Новрузов есть, тоже пойдет...

Али-ага перечислил еще с десяток имен, на кого могли бы положиться пограничники.

— Все объясни, — сказал Яков. — Мы должны очень быстро узнать, где прячутся эти бандиты. Нужны проводники в горы, а перво-наперво потребуется проводник в Кара-Кумы Аббаса-Кули ловить. Такой, чтоб знал пески не хуже, чем ты — родной Дауган.

— Знаю такого человека, — отозвался старик. — Он-то и видел Аббаса-Кули. Только пойдет ли? Трус — не пойдет, смелый — для себя смелый. Каждый хочет знать, ради чего идет. Пески знает, как свой мелек, — продолжал Али-ага. — Молодой был, в Кара-Кумы караваны водил. Революция пришла — испугался, за кордон убежал...

— Проводник, а революции испугался? Что ж, он баем был?

— Какой бай? Самый бедный дехканин. Ему другие сказали: «Уходи», он и ушел. Сам не понимал... Не знаю, пойдет ли?

Али-ага с сожалением почмокал губами.

— Немножко обидели вы его, — продолжал старик. — На восемь лет в Воркуту загнали.

— Зря не загонят, — сказал Яков. — Значит, заслужил. Может быть, еще кого вспомнишь?

— Не знаю, Ёшка, не знаю, — возразил Али-ага. — Если другой кто с коровой через гулили перейдет, его два дня подержат и обратно отправят, а Хейдару восемь лет дали...

— А зачем он с Аббасом-Кули пошел? — возразил Кайманов. — Аббас-Кули коров не пасет.

Али-ага скупо рассмеялся, покачал головой.

— Ай, глупый-глупый Али-ага! Как раньше не догадался! Выходит, ты Хейдара лучше меня знаешь. Так бы и спросил: зачем Хейдар в пески ходил, зачем Аббаса-Кули видел, зачем бродит по горам, о чем с людьми говорит?

— Ну вот я тебя и спрашиваю. — Кайманов тоже рассмеялся: — Скажи мне, какой человек Хейдар, зачем через пески в Дауган пришел, зачем с Аббасом-Кули говорил?

— Откуда я знаю, Ёшка? Могу только сказать то, что люди говорят. Хейдар Махмуд-ага почти такой яш-улы, как я: сухой, крепкий, как саксаул, не смотри, что терьяк курит. В песках может сутки идти — не остановишь. Пустыню и горы, как свой мелек, знает. Только не пойдет он с вами в Кара-Кумы, ему Аббас-Кули приказал не в песках — здесь, на гулили, быть.

Яков едва сдержался, чтобы не показать старику свое раздражение.

— Что-то у тебя, яш-улы, — сказал он, — Аббас-Кули сильнее и погранвойск, и Советской власти. Почему его Хейдар боится? Почему он в пески не пойдет?

— Ай, Ёшка, — со вздохом ответил Али-ага. — Ты спросил, когда увидел меня: «Почему такой печальный, яш-улы Али-ага?» Я тебе ответил: бандиты Аббаса-Кули схватили в песках на Ташаузской дороге четырех женщин. Ай, Гюльджан, Гюльджан, внучка моя, — снова запричитал старый Али. — Зачем отпустил я тебя с Фатимой в Ташауз! Что, если эти проклятые выродки схватят мою девочку, как схватили дочку Хейдара Дурсун?..

Горестно причитая, старик закрыл глаза, раскачиваясь из стороны в сторону. В сумраке сеновала лицо его казалось темнее обычного. Пряно пахло свежим сеном. Тонкие, как лезвия ножей, лучи солнца пробивались сквозь щели в дощатых стенах. Уже чувствовалась подступавшая и сюда дневная жара. Кайманов не мешал старому Али горевать вслух, чувствуя некоторое смущение. Не трудно было додумать то, что не сказал ему старик. Угрозы Аббаса-Кули Хейдару — не шутка. Бандит взял заложников. Для острастки, вздумай Хейдар что-либо предпринять, Аббас-Кули тут же зарежет Дурсун — мать двоих детей, еще и позаботится, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Наконец Яков прервал причитания старика.